Доминик Татарка - Республика попов

— Дядя, вы ведь сильный человек, — пробовал утешить его племянник.

— Нет, Томаш, я — как Паулинка. Трудно она умирала… А я в Америке все эти годы жил, как этой ночью: все прислушивался, что-то там дома…

— Дядя, что вы такое говорите!

— И не знаю я, Томаш, что со мной приключилось. Не должна была так умереть Паулинка. Нельзя, чтоб человек умирал так — брошенный, один как перст…

— Не надо, дядя…

О чем бы ни начинал думать американец, потрясенная мысль его все возвращалась к тому, как умерла Паулинка. Жила, никому не нужная, и умерла ненужно… Так это чувствовал Томаш через дядю.

— А вы сами-то как, дядя? — неопределенно спросил он.

— Я-то как? — отвечал тот. — Да вот хожу все, хожу, болтаюсь, будто душу из меня вынули.

Родными они друг другу приходились, и потому Томаш понял.

— Молод ты еще, Томаш. Не знаешь, каково бывает человеку, в каком положении он живет.

— Если это так, — тяжело выговорил Томаш, — то вы, дядя, со мной не считайтесь.

— Как же это мне не считаться с тобой? Ты ведь моя кровь.

— От меня, дядя, не ждите, я вам никогда не скажу «да». Пусть будет так, как вам хочется. Вы тоже поймите, каково мне. А я уеду, хоть еще и не знаю, куда.

Так всплыла в разговоре старая история. Дядя как будто согласился с ним. Покорно сказал, словно благодарил:

— Только это и остается мне, Томаш.

После долгого молчания он сказал:

— Как же мы будем хоронить Паулинку, Томаш?

Остановились; дядя с грустью оглянулся. А племянник подумал: «Всю жизнь он был эмигрантом, но всегда оставался бедным пастухом из Кисуц. Вот так же и озирался, с тоской озирался в пустынном мире…» Для таких людей жизнь — большая печаль. Никак не умеют распорядиться собственной жизнью. Среди жизненных гроз только грезит бедный пастух, вырезая из сосновой чурки змейку или медведя; предчувствия возносят его высоко, бессилие вниз бросает. Таким был дядя, таким же был и сам Томаш, и поэтому они понимали друг друга.

— Ну, Томаш, как мы ее похороним? Как хоронить-то будем, что думаешь? — настойчиво спрашивал дядя.

— Как хоронить? — переспросил Томаш.

Если ставить вопрос так, с тем пафосом, с каким ставил его дядя, то, пожалуй, на земле не хватило бы средств устроить Паулинке достойные похороны. Тогда нужно было бы, чтоб все люди копали могилу, чтоб докопались до раскаленного ядра земли, и все люди должны были бы осознать: Паулинка Гусаричка одна целиком испытала то, что все мы испытываем по крохе, и умерла, понимая все это. Обида ее никогда не выгорит в душе у него. И нужно было бы всем обязаться клятвой — не допускать, чтобы так бессмысленно погибал человек, и все должны были бы вознестись на вершину человеческих чувств и желаний. Вот это все отвечало бы тому, что творилось в душе бедного кисуцкого пастуха, человека обнаженных чувств. Но что можешь ты сделать?

— А мы ей все-таки устроим похороны, — с вызовом молвил дядя. — Как же, ты думаешь, проводить нам ее? — настаивал американец, не желавший мириться с действительностью.

— Что вы хотите сделать?

Дядя не отвечал, опьянялся своим благородным побуждением. «Человека, Томаш, надо в землю уложить достойно, — думал он. — Это долг наш, после того как смерть положила его на лопатки, столько с ним повозившись. Надо о нем, на всякий случай, позаботиться, поскольку и он ведь воскреснет…»

— Я пойду за гробом, и ты пойдешь, мы, Менкины — первые, — начал дядя составлять пышную похоронную процессию. — Девушка твоя пойдет. И твой товарищ в очках, как там его зовут. А я захвачу Мотулько…

Больше он никого, к великой своей досаде, насчитать не мог. Кабы дома были — вся деревня вышла бы.

— Позови, пожалуй, всю богадельню, попов прихвати, — подсказывал племянник.

— Да, еще вот кто пойдет: эта… как ее… у которой Паулинка узелок-то свой оставила, — припомнил американец. — Лычкова ее фамилия. Паулинка ее себе по сердцу нашла. Добрый человек эта Лычкова. Приютила Паулинку. Сердце доброе и добрые руки. Она Паулинке ближе всех, она больше всех о ней знает. Вот и Лычкову позовем.

Оба явно почувствовали облегчение, когда дядя вспомнил доброго человека Лычкову.

И оба сейчас же пошли, само собой, искать по городу доброго человека. Только — как найти его?

Всему, что есть на земле, да и самой земле придают люди свой образ и подобие. Так бессознательно думала Паулинка, и тем же руководствовался дядя, думая о ней. И всплыл в его памяти рабочий квартал в Чикаго. И пошли они, будто по следу умершей, из центра города в рабочее предместье. Туда направлялась Паулинка, когда в отчаянии и горе искала людей, подобных себе. Дядя все что-то припоминал, озирался. Томаш тоже. Впервые видел он мир глазами дяди. И мир этот удивлял, поражал его глубоко.