Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

Их почти ничего не связывало. Почти… Кроме далеко не родственных взаимоотношений. Ее лишили родительских прав, а его определили в детский дом. Она ни разу не навестила сына в школе выживания. Да, наверное, и вовсе забыла о его существовании. Жила своими заботами: гудела дни напролет с теми, кто нальет. Он много мне рассказывал о своей жизни. Историю его «веселого» детства я знал почти наизусть.

С его слов, ночь была душная и темная. Казалось, будто на мир выплеснули расплавленный гудрон. Тот заляпал луну, залил щели, в которые проникал чахлый ветерок. Редкие прохожие давно растаяли в свете фонарей, исчезли, унеся с собой безразмерные тени. Он сидел на скамье под старым кряхтящим тополем. «Как бы ни рухнул», — думал Михалыч, то и дело оборачиваясь. Пахло грозой. Домой идти не хотелось: надоело смотреть на пьяную мамашу и на ее очередного ухажера. Те, завидев чадо «возлюбленной», напускали на себя важный вид: алкаш с куриной грудной клеткой напрягал усохший бицепс и уверял, будто способен согнуть кочергу. «Какая кочерга? — усмехался про себя Михалыч. — С такой мускулатурой только вату катать!» Другой, плешивый, с редкими черными зубами мужичок в мятой, вытянутой майке, учил тюремному этикету:

— Запомни, — говорил он сиплым голосом сифилитика. — Взял в руки нож — мочи! А будешь рисоваться, самого на перо посадят. У нас базар короткий. Так-то, щегол!

— Хватит пугать-то! — оборвала собутыльника мать. — Отсидел пятнадцать суток, а гонору…

Третий, жуя окурок, врал про войну в Афганистане. Мальчишка слушал пьяный бред и засыпал прямо за столом. И так день за днем. Утром мать совала ему кусок хлеба, пододвигала тарелку с остатками пиршества.

— Жри давай! Окочуришься, на какие шиши тебя хоронить?!

Наскоро перекусив, он убегал из дома; шнырял по улицам и под вечер возвращался к старому тополю. Дождавшись, когда тьма усыпит все звуки и погасит окна, он плелся домой. Зимой было сложнее.

Школу Михалыч частенько прогуливал. Из всех уроков он, как ни странно, обожал математику. Пожилая учительница жалела его, частенько приглашала к себе в коммуналку, где поила чаем с пряниками и посвящала в хитросплетения цифр и формул. От нее Михалыч уходил окрыленный.

— На кой черт мне гуманитарные науки? — говорил он мне на перемене. — Выучусь на токаря или сварщика — и никакая география с астрономией не нужны!

Сколько так продолжалось, он и вспомнить не мог. Кажется — вечность! Однажды в их дом пришли три грузные тетки во главе с классным руководителем. Осмотрели запущенную двухкомнатную квартиру, поцапались с матерью, что-то записали в разлинованные листы. Уходя, потрепали Михалыча по голове.

— Скоро выберешься из этого ада! — торжественно доложили благодетельницы, не интересуясь его мнением.

Мать, дымя сигаретой, проводила «дорогих» гостей. Не глядя на сына, отворила пожелтевшую дверцу холодильника и достала чекушку. Хлебнула из горлышка, сморщилась, закусила табачным дымом.

— Скоро поймешь, как с матерью было хорошо! — сказала она, прошла в комнату и свалилась на продавленный диван.

Детдом встретил Михалыча с радостью! Новые товарищи поделили меж собой барахло, прихваченное им из дома.

— Здесь спать будешь! — указали они на кровать. — А теперь рассказывай…

Пацаны сели на корточки, собираясь понять, что за птица залетела в их скворечник. Михалыч оказался малоразговорчивым, но очень смышленым. Он догадался: скоро будет «прописка». О ней рассказывали мамашины воздыхатели, побывавшие по малолетству в интернатах и местах не столь отдаленных.

Михалыч только задремал, как с него сдернули одеяло.

— Поднимайся, базар есть! — сказал длинный, похожий на гвоздь, шкет. За его спиной толкались три или четыре подростка.

— Постой на стреме, — приказал «гвоздь» шкету из детдомовской банды. Тот кивнул и встал у дверей, ведущих из спального корпуса в коридор. Михалыч не стал ждать, когда его ударят. Подскочив с кровати, он с такой силой пнул длинного, что тот охнул и повалился на пол. Его кореша, стоявшие сзади, оторопели от такого сюрприза. Михалыч воспользовался замешательством и треснул ближнего в челюсть. На соседних койках зашевелились, послышался шепот.

— В следующий раз — зарежу! — стараясь унять дрожь в голосе, прошипел Михалыч.

Для профилактики он пнул еще раз скрюченного на полу вождя аборигенов и лег на кровать. В ту ночь спать не пришлось. До подъема он прислушивался, опасаясь внезапного нападения. Утром «гвоздь» подошел сам, протянул руку.