Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

— Ну-ну, — склонив голову, засмеялась та. — Посмотрим на перегоне, как на четвереньках ползать будешь. Звать-то как?

Кузька игнорировал ее вопрос, тронул поводья. Та, повернувшись к нему, смотрела, как он уезжает, вдогонку крикнула:

— Не взлягивай, все одно обратиться придется. У нас, челночников, так: помогать друг другу надо. — И уехала, припустив кобылу легкой рысью.

Не останавливаясь, Кузька повернулся, посмотрел ей вслед, с досады запустил в космы пальцы: «Надо же! Тоже челночница. Надо было познакомиться, может, когда в дороге пригодится, чем-нибудь поможет. А другой внутренний голос оскалился собакой: — Да и хрен с ней. Тоже мне важная птица-коряга. Много тут таких знатоков проезжает!»

Добравшись до Крестовоздвиженского прииска, прежде чем ехать к разработкам, Кузька свернул к небольшому, больше похожему на сарай домику. Здесь жила их дальняя родственница — тетка Порунья. Когда они с отцом проходили мимо, всегда навещали ее. Старая старательница вот уже три года как похоронила мужа, сын и три дочери давно обзавелись семьями и жили на соседних приисках. Ей было чуть больше пятидесяти лет. Всю свою жизнь она прожила здесь от рождения, никуда из Чибижека не выходила и помирать «вскорости собиралась тут вон, у забора на кладбище», которое находилось у нее за огородом: Крестовоздвиженский прииск назывался по одноименному месту — воздвигать кресты, или хоронить. Как скоро она отойдет в мир иной, тетка никому не говорила, потому что не знала сама. К своей живучей по характеру натуре Порунья была всегда больная:

— Ох, детонька, старость подошла, — всякий раз жаловалась она Кузьке. — Не могу ступать на ноги, суставы подагрой исщербило. Спину шурфы согнули, не знаю, как в гроб класть будут. А руки нитку в иголку вдеть не могут. Как жить дальше?

К своей немощности Порунья без чьей-либо помощи засаживала огород картошкой, репой, луком, морковью, огурцами и всем, что только росло в этом глухом таежном уголке. Осенью после листопада заготавливала силками рябчиков на зиму. А когда был урожай ореха, лазила по кедрам не хуже молодого парня. При всем этом тетка знала любое малейшее передвижение на прииске: кто куда пошел, кто сколько намыл золота, кто кого отлупил, кто с кем шухарит и у кого от кого вскорости будет ребенок. О своих наблюдениях Порунья мало кому распространялась, только куме и сватье. Ну а те, соответственно, докладывали дальше. По понятным причинам ее недолюбливали, но не настолько, чтобы не приветствовать при встрече или отвернуться вовсе.

Едва Кузька остановился около покосившихся ворот, Порунья выбежала из-за угла бани по-черному с крынкой в руках. Так было всегда, когда кто-то из родных и не только заглядывал к ней, отчего складывалось мнение, что она ждала гостей со вчерашнего вечера.

— Ой ли, племянничек Кузенька? А я гляжу, кто это на кобыле к дому воротит? — запела бесконечную песню без гармошки Порунья. — Так и есть, что приснилась собака. Не ошиблась, знала, что кто-то с вашего улуса ко мне явится. Все ноченьку не спала, думала, кто? А это ты оказался. Где это ты такого конька раздобыл? Челноком устроился? Хорошее дело. Все как-никак копейка, мамке помощь. Без отца-то тяжело вам сейчас, — перекрестилась: — Царствие Небесное!

Пока Кузя привязывал к забору кобылу, сбегала в огород за огурцами:

— А ты заходи в избенку-то, счас тебя покормлю. У меня картошка есть вареная, правда, прошлогодняя, ну да все равно еда. Вон позавчера у соседки молока выпросила, как раз кстати.

Сославшись на дорогу, Кузя отказался от угощения: некогда, ехать надо. Сам спросил, не знает ли она, кто та девчонка, что проскакала давеча навстречу ему?

— Дашка-то? — в удивлении округлила глаза Порунья. — Как не знать? Это дочка управляющего Коробкова. — В любопытстве прищурила глаза. — А что, случилось что, али понравилась?

— Да нет, вот на дороге нашел, — показал Кузя старый гвоздь, который подобрал перед тем как заехать сюда. — Может, от ее подковы…

— Какой же это ее гвоздь? Да этим гвоздем я забор заколачивала. Ты смотри-ка — нашелся! А я его в позапрошлом году потеряла. Нет, у Коробковых не такие гвозди. У них свой кузнец, Степан, по-своему кует. А это — Федот Ухарев вытягивал, уж я его почерк знаю. Так что, племянничек, твои заботы напрасны. Коли хочешь с ней разговор иметь, надо не так сделать.

— Ничего я от нее не хочу, — насупился Кузя.

— Надо, вон, платочек ей показать, — настаивала Порунья. Заскочила в избу, вынесла цветастый лоскуток, подала ему: — Скажи, мол, не ты обронила давеча? Она заинтересуется, будет у вас разговор.