Михаил Каминский - Переполненная чаша

Это его стремление уйти от гнезда подальше, найти себе хозяев заставило Грацию заволноваться, и она предложила Михановским взять прекрасного — умного, красивого и храброго черногрудого щенка по кличке… ну, скажем, Тимоша.

Марьяна Леонидовна отказалась сразу — боялась клещей, экземы, блох и всякой иной заразы и пакости.

— У меня же внуки, Грация, — сказала она с упреком: мол, как же вы не подумали, милая, прежде чем сделать такое предложение. — И кроме того, мои предки никогда не имели в доме собак. И вообще, в нашем круге…

— Кто здесь, в конце концов, хозяин? — спросил Михановский. Он был настроен благодушно. И Грация решила, что, может быть, Григорий Максимович все-таки п р и н я л этот к р у г, от которого порой и на генеральском гектаре становилось тесновато. А что? Хорошо же, когда много родных и близких людей. Тогда тебе не надо, как, допустим, Хорошиловой, мечтать: к кому бы прислониться? Вот они все — рядом, сбоку, со всех сторон. Прислоняйся и не тоскуй. И тогда ты не будешь набирать наобум номер и, услыхав мужской голос, сообщать с придыханием: «Здравствуй, я приехала»…

Однажды Грация от тоски позабавлялась этой игрой в одиночество. И хотя рядом никого не было и никто не слышал ответов, дерьма наелась она основательно. Впрочем, не только дерьма. В тот день она чувствовала себя такой одинокой, что ужасней ничего не придумаешь, и была совершенно трезва, не то что на девичнике у Катьки Хорошиловой. Верно, поэтому и радость в мужских голосах, и недоумение, и явный испуг — все раскрывалось без помех, все имело интенсивную окраску, аж до тошноты. И вдруг она со своим «Здравствуй, я приехала» налетела на невозможное — на свое зеркальное отражение, но только, как сказала бы Катька, с усами. Все шло без неожиданностей, варианты ответов уже были ей известны еще по девичнику и по другим коллективным попыткам развлечь себя за счет испорченного настроения других. Кто-то ее «узнавал», кто-то божился: тут, мол, произошла несомненная ошибка. Иногда она слышала в ответ брань. Было и безразличное: «Вы не туда попали». Но чаще, гораздо чаще следовала пауза — несомненный признак вины, или понижался голос, или раздавалось в ответ: «Здравствуй, Петя. Ты где? Я сейчас подъеду…»

А он, этот двойник, ее сразу у з н а л и обрадовался, явно, но не бурно, у него лишь потеплел голос, который перед тем тускло произнес: «Да. Я вас слушаю». Грация решила, что удачно провела кого-то, обманула, и она напряглась, чтобы не разочаровать собеседника, и приготовилась к долгому разговору. Спросила: «Ты узнал? Это Валя». — «Да, — сказал он, не задумываясь, не вспоминая, — конечно, я узнал тебя, Валя. И бесконечно рад, что ты наконец объявилась». Разговаривали они долго. Грация осторожничала, чтобы не провалиться, и в итоге могла гордиться собой — своей хитростью, искусством. Она договорилась со своим собеседником о свидании — у метро «Академическая», рядом с киоском «Союзпечать», через двадцать минут, — повесила трубку и… пожалела его. Она-то не собиралась на встречу, она играла, а он, Грация могла спорить на что угодно, обязательно явится к «Союзпечати».

В оконное стекло хлестал дождь, начало октября, температура почти нулевая. Хорошо, что «мыльница» — телефонная трубка с электронной начинкой (привезла ее из Египта) — п о м н и л а последний номер. Грация нажала кнопку повторение. Она волновалась, пока слушала скворчание электроники, и почувствовала облегчение, когда мужской голос произнес: «Да. Я вас слушаю».

«Как хорошо, что вы не ушли, — заторопилась Грация. — Мне очень стыдно. Я ведь мистифицировала вас. Никакая я не Валя. Просто набрала ваш номер — скучно, решила похулиганить…» — Она остановилась. Он тоже молчал.

«Прощайте, — сказала Грация, — не сердитесь».

«Я не сержусь, — ответил он, — помилуй бог! За что мне сердиться. Я ведь знал, что вы — не Валя. То есть, может быть, вы в самом деле Валя, но у меня и знакомой-то с таким именем нет и не было… — Он тяжело вздохнул и признался без игры, без желания вызвать жалость, признался будничным голосом: — У меня была всего-то одна знакомая девушка. Давно. Мне тридцать пять. Я не урод. Не дурак. Но очень стеснительный. Это — беда…»

«Всего доброго! — быстро произнесла Грация. Она спешила, она боялась, что вот-вот и расплачется, потому как он не жаловался, не взывал к пониманию, а очень спокойно — до безразличия спокойно — говорил о своей беде. — Всего доброго!» — повторила Грация. Она боялась произнести слова «До свидания».