Михаил Каминский - Переполненная чаша

«Нет! — вдруг закричал он. — Нет! Все равно! Давайте увидимся. Давайте обязательно встретимся. Ну, прошу вас. Обязательно. У метро «Академическая». Киоск «Союзпечати». Это же совсем рядом, и вам, и мне. Я ведь и киоск этот знаю. Ну, что вам стоит… Валя?! Я клянусь, что не доставлю вам никаких неудобств!»…

Когда она рассказала об этом случае Катьке, та похвалила ее: «Молодец, что не встретилась. Его-то жизнь уязвила гораздо больше, чем тебя. Это точно! Так зачем взваливать на себя еще одно несчастье?» Пожалуй, Катька была права. И все-таки Грация, не один раз мысленно возвращаясь к этой своей игре в «Здравствуй, я приехала», которую вела сама по себе, не всегда думала так, как Хорошилова.

На веранде у Михановских Грация слушала Марьяну Леонидовну, рассуждавшую о трудностях ухода за детьми, большой семьей, а сама вспоминала, сколько тоски, удивления, безысходности и даже гнева было в голосе неизвестного ей мужчины, чей номер она набрала совершенно случайно. Он словно бы цеплялся за последнее, что неожиданно оказалось в его жизни: не верил, не ждал, не надеялся — и вдруг забрезжило, замаячило, начало приближаться, но оказалось все-таки химерой. Чего не было в его просьбе, так это унижения; Грация прекрасно помнила: ничто не напоминало об унижении, хотя пропасть, в которую он проваливался все глубже с каждым ее «нет», становилась страшной для него. Наверное, потому-то и застряла в памяти именно та игра в «Здравствуй, я приехала», что впервые столкнулась с пронзительной просьбой, с мольбой, — и отказала, хотя по милости своего характера шла и на менее требуемые компромиссы.

Григорий Максимович читал газету, крутил чуб и время от времени восклицал: «Черт-те что!» — или хмыкал. Иногда он кричал в открытую дверь своему престарелому киевскому родственнику: «Кончай ты это дело, Ким! Иди сюда, побеседуем». Но Ким все работал и работал. Площадка перед крыльцом давно приобрела ухоженный вид, дерн прижился. Свежо зеленел газон перед свежеокрашенной сторожкой: А Ким находил все новые и новые дела. Грация вспоминала слова Марьяны Леонидовны о полураспаде. Глупость, конечно. Абсолютно ненаучно. И все-таки поведение старика вроде бы подтверждало непрерывность процесса, протекающего в его организме: там словно работал какой-то неумолчный атомный «котел».

Бегали, кричали, плакали и вообще стояли на головах самые младшие Михановские: дочь Антонины — Лизочка и дети Юлии — Максим и Дима. Марьяна Леонидовна изредка призывала их к порядку, но в главном придерживалась, как она сама говорила, свободной формы воспитания.

— Хочешь лезть на забор — пожалуйста. Нравится тебе играть с соседской козой — какие могут быть вопросы, играй. Пусть будет свобода и полное раскрепощение личности.

Слушая рассуждения Михановской о ее принципах воспитания внуков, Грация, конечно, недоумевала: с одной стороны, полная вседозволенность и раскрепощенность, с другой же — отказ взять щенка по каким-то там санитарно-гигиеническим соображениям. Чем соседская коза лучше собаки? Но спрашивать об этом Марьяну Леонидовну Грация не собиралась. Она давно уже заметила, что логика — не самое сильное качество хозяйки дачи. Марьяне Леонидовне ничего не стоило опровергнуть себя, сочинить на ходу небывальщину, забыть обещанное и вспомнить то, чего не было и быть не могло.

— Я решила, — говорила Марьяна Леонидовна, позвякивая ножами и вилками в тазу, — перейти целиком на каши. Утром я варю манную, в обед — гречневую, на ужин даю ребятам пшенную. И полезно, и вкусно, и разнообразие.

Какие там каши? Внуки ели волглую колбасу за два девяносто, рыбные консервы в томате, недожаренную треску из магазина «Кулинария», короче говоря — все, что доставлял домой в разноцветных пластмассовых сумках Михановский, все, что он мог купить в торговых точках на станции. Каши, правда, тоже были — и пшенная, и манная. Да только Марьяна Леонидовна варила какую-нибудь одну. И сразу на два-три дня. А между тем в холодильнике перемерзали куры и скисал творог. Варить и жарить Марьяна Леонидовна не любила. Зато пекла и готовила салаты она каждый день и тем радовала внуков и мужа.

Грация не чувствовала себя здесь лишней. И не только потому, что мыла вместе с нею посуду, вытирала тарелки и блюдца и расставляла их в старом со скрипучими дверцами буфете. Она видела, что нужна хозяйке: слушать ее рассуждения и воспоминания, которые были — или со временем стали? — совершенно неинтересны Григорию Максимовичу. Марьяна Леонидовна могла говорить увлеченно и долго, не требуя реакции, ей надо было выхлестнуться, потому что внуки еще малы, дочери неизвестно где, а муж на все ее «Помнишь?» отвечал коротко: «Уже забыл».