Михаил Каминский - Переполненная чаша

Уже и фонари погасли, и темнота за окном стала непроницаемой, а желанная прохлада все не являлась. Грация сбросила на пол одеяло. Не почувствовав облегчения, скомкала и отшвырнула к изножью простыню. И лишь тогда наконец едва уловимый поток воздуха с улицы скользнул по телу Грации, осушая влагу на лбу, шее, ласково холодя живот и бедра. И сразу укачивающая слабость проникла в нее, точно к лицу приложили маску с наркозом, и Грация быстро и почти целиком погрузилась в невесомость дремы — на поверхности осталась ничтожная частица сознания, в которой кружились разноцветные точки. Но тут сжалось сердце — она вдруг вспомнила, что сказала ей Марьяна Леонидовна о родственнике из-под Киева, который все время был занят какой-нибудь работой. Она поманила Грацию к порогу веранды и, указывая на старика, укладывавшего в этот момент очередной кусок дерна, прошептала, испуганно округляя губы, что представить себе не в состоянии, как человек спокойно существует, ест, пьет, что-то делает, а между тем внутри у него разгуливает губительная радиация и идет полураспад. «Что ты сказала? — Михановский услышал ее слова, оторвался от газеты и сдавленным голосом крикнул: — Дура! Какой полураспад? Черт-те что бормочешь! Да не слушайте вы ее, Грация…» А Марьяна Леонидовна, не обращая внимания на окрик и все так же кругля губы, отчего ее шепот получался с присвистом, сказала, что скоро приедет жена Кима с внуками, и хорошо, что Антонина с Юлией подолгу сидят в Москве: даже на такой большой даче станет тесно…

Грация стала думать о своем доме. Представляла: возвращается из отпуска, открывает дверь, входит в коридор, зажигает свет и вешает плащ. Потом поднимает на окнах бамбуковые шторы, включает вентилятор, идет на кухню, чтобы сварить кофе… Нет, сначала она звонит Дубровину: «Здравствуй, я приехала…» Нет, перво-наперво — душ. Дубровин подождет, пока она будет стоять под колючими струйками ледяной воды, закинув голову и крепко зажмурившись, прикрывая растопыренными пальцами свои бывшие «колокольчики».

А если к телефону подойдет жена Дубровина? А что, если они вместе — семьей — уехали в отпуск?..

Плакалось в темноте легко. За стеной храпела хозяйка — наверное, лежала на спине, уставив в потолок острый нос, сложив поверх одеяла сильные руки с опухшими пальцами старой судомойки. На улице, у дома, откуда каждое утро доносилось скворчание яичницы, громко, с затяжкой и размеренно целовались. Там недавно поставили новую скамейку — широкую, со спинкой, прочную.

Грация приложила ладони к ушам, чтобы не слышать этих а в т о м а т и ч е с к и х поцелуев, и наконец заснула, словно бы сумев ладонями отгородиться от всего мира. Впрочем, она все же проснулась, ненадолго. Вдруг опять от страха стремительно заколотилось сердце. Ей померещилось, будто зашелестела трава, затрещал шиповник и в окне возник силуэт человека: широкие прямые плечи, непокрытая голова. Кто это, она не сразу разобрала, — лицо мужчины полностью залепила темнота, однако яркая белая полоска, как бы светившаяся на его шее, подсказала: Егорыч! Грация собралась закричать, набрала в легкие воздух, чтобы позвать на помощь, но ни голоса, ни сил у нее для крика не нашлось, и она лишь с немым мычанием, походившим на долгий стон, изогнулась навстречу мужчине, так неожиданно возникшему в оконном проеме.

Очнувшись от этого короткого сновидения, Грация схватила простыню, сбившуюся в ногах, и мигом натянула ее до подбородка. Сжимая ее край обеими руками, громко прошептала: «Ничего мне не надо. Хочу домой. Домой!» Нет-нет, Катька, конечно, ошиблась! Она тысячу раз не права. Дом нужен не только для того, чтобы родиться в нем и умереть. Нет! Дом необходим человеку, чтобы каждый день было куда возвращаться…

Утром хозяйка встретила ее у самых дверей комнаты с таким видом, словно уже давно и с нетерпением ждала, когда Грация проснется. Подступив к ней вплотную, трудно, с хрипом, глубоко дыша, так что замызганный фартук с полуоторванным карманом стремительно вздымался и опадал на ее толстом животе, она спросила Грацию:

— Скажи-ка мне, кто все цветы под твоими окнами потоптал, как бегемот. А? Кого же ты, тихоня прикидошная, привадила?

Грация обернулась — створки окна почему-то были распахнуты, хотя точно помнила: притворяла, когда замерзла под утро. В доме через улицу кончали завтракать — ложки как будто мчались наперегонки, резво шаркая по дну сковородки. И это был единственный звук. Значит, Толик Фирсов уже проехал со своей экспедиторшей. И соседка Зинаида Прокофьевна отбренчала, отзвенела, отскрипела. И Егорыч давно прогнал через деревню стадо. Курит, наверное, в тени боярышника…