Михаил Каминский - Переполненная чаша

Августовский вечер был жарким и влажным. На улице лучше бы и вовсе не дышать. А в затененной шторами квартире Буравцев бегал босиком по комнатам — и ничего, не потел. Он заглядывал в список, который оставила на кухонном столе Зинаида, и кидал в клетчатую венгерскую сумку на молниях разнокалиберные тряпки: Зинаидины, дочкины и мужские — свои и сына. Зинаида сорок четвертого размера, второй рост, вон рожала дважды, абортов сколько было по молодости, а все как змейка. Но дети пошли в него. Колька в семнадцать с гаком допризывных тянет целый центнер. У него уж брюхо через ремень в землю смотрит. В пэтэу и микрорайоне Колька царь и бог: подарит с правой. — не встанешь. А у Вальки в тринадцать еще детских годков грудь поболе, чем у матери. Да и все остальное тоже. В клуб Русакова на аэробику не приняли. Зато с осени самбо станет заниматься в «Локомотиве» — один клиент твердо пообещал.

Квартира — три комнаты и просторная кухня — каждым углом, каждой вещью радовала глаз Буравцева. Обстановка в спальне — белая; телевизор — «Панасоник»; к нему — голландская дека для просмотра видеокассет вредного той же Вальке содержания. Впрочем, у дочери свои игрушки: стереофонический «банан» ровно за тысячу и барахла отдельный шкаф.

Мотаясь по квартире, собирая заказанные женой вещи, Буравцев задергивал поплотней шторы, разглаживал накидки, просто так — для удовольствия — касался ладонью занавесок. Все эти тряпочки были не простыми — их делал по спецзаказу очень, говорят, талантливый художник, лауреат в двадцать четыре года. Но сначала лауреат притащил к ним в мастерскую с помощью «технички» своего «запорожца» в таком виде, что его в приличном месте и под пресс для вторичного металла постеснялись бы сунуть. А Буравцев поднял калеку на колеса и преобразил. Конечно, пришлось повозиться. Зато теперь на окнах в его квартире не ширпотребовские лоскуты, а самый настоящий батик, произведение искусства. Так что никто никому не должен, и у них с лауреатом полное взаимное удовлетворение.

Достойный вид квартира стала приобретать с того времени, как из горластого и огромного автовазовского техцентра; похожего сразу и на железнодорожный вокзал, и на ипподром, где скакали, правда, не лошади, а взмыленные люди, Буравцев перебрался в крохотную — всего на два подъемника — мастерскую, возглавляемую хитроумным Касьяном. С прошлой же осени, когда Касьян уговорил их подписаться на полный хозрасчет, они вообще стали королями. Ежемесячно о т с т е г и в а ю т в управление полторы тысячи, остальное делят между собой согласно коэффициенту трудового участия. И вообще с той поры Буравцев является в мастерскую, как в школьном детстве на первомайскую демонстрацию: гордо и весело. Еще бы! Кончился унизительный контроль сверху: кто — куда — за что — сколько? Теперь не надо запоминать, в какой карман кладешь государственные гро́ши, в какой суешь левые башли. Ныне все, что поимел с клиента, — п р а в о е…

Освободив от пива Танькину дерматиновую сумку, Буравцев запрятал ее подальше от греха — в валенок на антресолях. И наказал себе не забыть про сумку, когда вернется с участка. Не дай бог, наткнется Зинаида! Пиво же он переложил в дорожный холодильник, туда, где уже лежали четырехрублевая говядинка, пестрые банки с куриным паштетом и сырковая масса с ванилью. Баночный паштет любили жена и дочь. А Колька мог запросто лопнуть от сырковой массы с ванилью, если его своевременно не оттащить за уши.

В боковых отделениях клетчатой венгерской сумки Буравцев разместил коробку конфет и совершенно новые, прямиком из типографии, книжки. Две из них были солидные, в твердых картонных переплетах, а еще одна — тоненькая, мягонькая, стихи. Зато на ней, хоть и гляделась третьим сортом, имелась приятная Буравцеву дарственная надпись — единственное слово: «Мастеру». И восклицательный знак. Такое посвящение он оценил по высшему тарифу, а про другие, в которых слова что горох в стручке, говорил, не скрывая обиды, Касьяну: «Писатели, а думать, между прочим, не напрягаются».

Буравцев знал про себя: умеет многое. Сам Касьян, конечно, больше его смыслит в электронике, зато в слесарке или в жестяных работах и начальник, и все остальные в мастерской перед ним — как студенты. Потому-то и записываются автовладельцы к Буравцеву за месяц-два, будто он модный парикмахер или зубной протезист, работающий с золотом. А потом, ошарашенные превращением задрипанной глухонемой «тачки» в ревущего зверя, клиенты суют в какой-нибудь из многих карманчиков на комбинезоне Буравцева впечатляющие купюры и сами же застегивают кнопочку или молнию. Но он берет ровно столько, сколько считает соответствующим своей работе, остальное же возвращает с неизменным замечанием: «А это, извините, лишнее». И не без удовольствия, сохраняя хладнокровие, наблюдает, как бледнеют от растерянности люди, теряются больше, пожалуй, чем если бы он потребовал от них добавить целый «стольник».