Михаил Каминский - Переполненная чаша

В общем-то Буравцев до сонных маков не особенно интересовался цветами, но эти, выросшие у забора, высокие, на крепких и гладких, словно покрытых воском, стеблях, с багрово-черными курчавыми лепестками, схватили его за сердце. Они были на манер восклицательных знаков, завершающих в данном случае общую картину его семейного счастья. Колька к цветам был равнодушен, зато Валюшка украшала различными букетами тумбочки, полки и подоконники. Любимой дочке разрешалось все. Но тут Буравцев потребовал строго: «Маки не тронь».

Он пил квас короткими глотками, попеременно отводя и приближая кружку, будто обкусывал крепкими белыми зубами ее и без того щербатый край. Солнце, снижаясь, касалось почти голых сиротских верхушек рыжеватых елей, тянувшихся вдоль шоссе. Солнечные лучи вспыхивали и дробились в толстых и мутных гранях полегоньку пустеющей кружки. И Буравцев вдруг вспомнил, как сегодня, такой же, ну, чуть поярче, отблеск метнулся в его глаза от окна таксопарковой конторы, когда он, взяв бутылку, направился прочь от машины. А вспомнив, понял то, над чем прежде не задумывался: не один старый хромой вахтер приставлен следить за расходом водки и приходом денег. Там, в конторе, тоже был ревизор — хоть бы секретарша директора или диспетчер — по совместительству, так сказать, и у того ревизора имелся бинокль. Буравцев думал об этом вполне спокойно: доверие доверием, но ведь и проторговаться недолго. Конечно, подзаборных алкашей и другую явную требуху вахтер к заветному таксомотору не подпустит. Однако и приличный с виду народ бывает крепко порченный, как та вон, к примеру, дамочка лет тридцати пяти, что лениво, почти нехотя, пьет квас, с подчеркнутой задумчивостью вскидывая зашторенные ресницами глаза на томящихся в очереди мужиков. Ресницы у нее наверняка накладные, но дамочка содержала себя в большом порядке, хороша, свежа, одета дорого, что по нынешним временам — непременно модно, и Буравцеву даже было приятно, что, позыркав исподтишка, женщина утвердила в конце концов свой взгляд на нем. Он невольно выпрямил уставший позвоночник и приосанился. А женщина глядела на него с прежней ленцой, без громкого интереса, разве что чуть-чуть удивленно: или мы с вами знакомы? Но его-то не провести! Вон как подобралась — точно кошка перед прыжком. Нет, он не ошибался, знал таких прежде — по молодым компаниям, а затем среди клиенток. Красивые и независимые, с придуманным или подлинным обручальным кольцом, легко сходились с малознакомыми мужчинами, причем особой доблестью почитали отдаться в гостях, среди пальто и шуб в прихожей, или на травке под более или менее тенистым кустом в городском людном парке.

Буравцев поставил пустую кружку на пупырчатую поверхность металлической площадки, приваренной к бочке. С площадки этой краска слезла, выступили чернота и ржавчина. Ну чего им, в квасном управлении, стоит почистить, покрасить орудие своей торговли? Он не понимал, почему вдруг задурила в нем злость, заглушив предвкушение двух вольных и радостных дней на садовом участке. Может быть, виновата эта женщина? Но в чем, скажи, виновата? Ее машина — чья же еще? — припарковалась в двух шагах от квасной очереди: «девятка», пять дверей, переднеприводная, проходит у спекулянтов под прозвищем «утюг». На руле — ненашенская оплетка, чтобы не скользили ладошки; зеркало, естественно, панорамное — дрянь, искажает перспективу и врет про расстояния; на заднем сиденье валялась сумочка, а окошко, конечно же, открыто, и ключ торчит в зажигании… Буравцев оглянулся через плечо на хозяйку «девятки». Она еще не остыла от блудливой игры: полураскрытый рот вызывающе блестел, только в глазах появилось нечто новенькое — недоумение, что ли? Или страх? Или жалость… К нему, к Буравцеву? Нет, миленькая, меня никто не приневолил, я себе сам сказал: «Бал затих, погасли свечи». Так что не сочувствуй и не удивляйся. И не боись, дорогуша: не в тебе дело, ты лично еще в ба-альшом порядке!

Он опять неспешно катил по направлению к садовому участку и старался думать только о приятном и хорошем. Одна за другой шли вдоль дороги деревеньки, чистые, аккуратные, кирпичные, под шиферными крышами. Напрасно доктор Клюев посмеивается: мол, далеко прыгнули за отчетный период — из лаптей в резиновые галоши. Доктору из его клиники мало чего видно, он специалист по внутренним болезням. Буравцеву же — все как на ладони. Семь лет мотается по этому — далеко не первостепенному — шоссе и способен дать исчерпывающую информацию: перемены такие, что можно этим сельским по многим статьям завидовать.