Михаил Каминский - Переполненная чаша

Чужие принципы Гриня уважал и все-таки продолжал настаивать на своем предложении, потому что три рубля были нужны позарез, цеха и склады находились под замком по случаю праздника, а если бы и несли в тот момент Гриня и Володя Шихан какой-нибудь подходящий товар, Михал Михалыч все равно не покупатель — никогда, ничего, будь это даже спелые субтропические гранаты, очень вкусные и богатые витаминами, он не брал. Так и заявлял: «Ворованного не беру».

Погода в тот день стояла совсем никудышная. Дачники, кроме Михал Михалыча, сидели в своих городских квартирах, а местные жители в долг не давали, не было у них такой привычки. Гриня смотрел на Михал Михалыча как на свою последнюю надежду. «Нет, вы не дурак, а тем более не подлец, — сказал Гриня. — В Мерлинке вас, Михал Михалыч, знают только с лучшей стороны. Участок у вас, простите, загляденье. И дом образцового содержания, только без таблички. Я бы вас, Михал Михалыч, имей вы местную прописку, депутатом в поселковый Совет послал!»

Может быть, крайний градус Грининого отчаяния подействовал. Или свою пробивную роль сыграла неприкрытая лесть… В общем, что-то послужило отмычкой — Михал Михалыч достал трояк, протянул Грине, тот положил его аккуратненько на уже погибшую от дождей и холодную траву, а Шихан торопливо — не дай Бог, Михал Михалыч передумает! — плюхнулся поверх новенькой денежной купюры зеленого цвета.

Обычно фокус действовал без осечки: кто ж поверит в такую сказку, будто дохлый Гриня Матюхин способен оторвать от земли своего друга, внешний вид которого наводил на мысль о трансформаторной будке! Михал Михалыч тоже не верил. Но когда Гриня зубами схватил за ремень Шихана и, замычав, чуть не оторвал его от земли, Михал Михалыч поверил и заволновался. Но тут Володя Шихан по неизвестной причине взял и дернулся (потом сказал: щекотно стало), отчего одряхлевший ремень на его пузе лопнул, а матюхинский резец, широкий, бело-белый, взял и покинул свое законное гнездо. Пришлось Шихану подниматься с земли самостоятельно, а Михал Михалыч нагнулся за своим помятым трояком. Не поступился, хотя, говорят, у него пенсия двести тридцать два и бесплатные лекарства. Хорошо еще, не стал требовать выигрыш.

Итак, открыв оставшимися зубами банку, Матюхин стал вычерпывать воду, но очень скоро взмок, отчего его желтая тенниска стала зеленой. А когда Гриня математически прикинул, сколько еще раз ему придется пользоваться трехлитровой посудиной, чтоб опорожнить бочку, то загрустил. Однако и в таком состоянии голова у Матюхина продолжала работать, и в ней возникла идея небольшого, едва заметного отверстия у самого днища, через которое вода удалится самотеком. Он понимал, что отверстие снизит продажную стоимость бочки, поэтому пошел в своих размышлениях дальше: дырку временно заткнуть или замазать чем-нибудь подходящим, а там уж как повезет.

Но, видно, Змей Горыныч решил преследовать Гриню Матюхина на каждом его шагу. Подходящего инструмента для тонкой работы у Грини под рукой не было, и он сначала пользовался багром с противопожарного щита, а когда тот сломался, пустил в ход лом. В ослабевших матюхинских руках лом вел себя безобразно: не попадал след в след, вырывался, тянул Гриню за собой, так что пришлось пару разов падать. В конце концов образовалось не отверстие, а самый настоящий проран, из которого на ботинки Матюхина хлынуло все содержимое бочки. Он стоял почти по колени в воде и страдал, что червонца теперь не видать, это уж точно. Если б кто-нибудь из знакомых задал Матюхину вполне естественный вопрос: «А зачем тебе именно такие деньги?» — Гриня бы знал что ответить. Он бы сказал коротко и ясно: «Долг чести! Тебе не понять…»

Этот субботний день выдался шикарным. С утра, правда, были намеки на возможный дождь. Но к тому времени, когда Матюхин вместе с бочкой оказался за Мерлинской стеной, в погодных условиях произошли перемены: небо стало чистым и голубым. Такими были глаза у записанной в матюхинском паспорте Лили. Свою законную супругу, как и сыночка Диму, Гриня не встречал лет одиннадцать или двенадцать, и Лилины глаза за минувший срок могли померкнуть. Но ему приятно было думать, что они в цвет бирюзовых сережек, которые он увидел на Лиле в тот день, когда ее полюбил. Так и было: увидел впервые и полюбил навсегда.

Матюхин снял тенниску, чтобы погреться в последних лучах осеннего солнца. Бугорок у Мерлинской стены хорошо прогревался. Взмокшую Гринину спину обдувал ласковый ветерок. Прищурив глаза, он обозревал окрестности: лес, поле, дома нефтебазы, обслуживающей аэродром, и поднимающуюся вдали над лесом вышку, где, как было известно Грине, размещались диспетчерская аэродромная служба. В то направление судьба как-то не заводила Матюхина. Его жизнь вполне укладывалась в пространство, обозначенное овощной базой, поселком Мерлинка, станцией, где работали два нужных Грине магазина, и песчаным берегом водохранилища, где Матюхин иногда отдыхал. Несколько раз он собирался посетить аэропорт — говорили, там бывает пиво. Но как-то ноги туда не поворачивали.