Михаил Каминский - Переполненная чаша

Обнюхав и обшарив опустевшие до противной скуки склады и цеха, Матюхин не стал брать сетку с преждевременно проросшим луком, которую кто-то, возможно, по забывчивости оставил под отопительной батареей. Мало того что этот лук потерял положенный ему товарный вид, он еще и отрицательно благоухал, как всякий перележавший продукт. Не польстился Гриня во время своего путешествия по закоулкам овощной базы и на баночные изделия седьмого цеха. Очень уж они хрупкие для выноса и почти не пользуются спросом жителей Мерлинки. Три-четыре улицы прошагаешь из конца в конец, прежде чем реализуешь банку. «Спасибо, друг, — говорят мерлинцы, — сами закатываем».

«Ничего, ничего, закатывайте», — отвечал им Гриня. Но сейчас в нем не было благодушия. С тревогой и печалью оглядывал он бессмысленную продукцию седьмого цеха. И, ощутив, что совершенно исчерпал лимит быстротекущего времени, а заодно и собственное терпение, он решился на нечто неожиданное. То есть ничего неожиданного в его намерениях не было, неожиданным оказался сам «продукт». Это была бочка. Крутобокая, красная, высокая бочка привлекла внимание Грини, как только он вышел на волю из полутемноты и сырости седьмого цеха. Вроде бы она была выкрашена по инструкции — в обычный противопожарный цвет, как и ощетинившийся баграми и ломами щит, подле которого стояла. Но сурик сурику тоже ведь рознь. Так вот, красный цвет бочки напомнил Грине губную помаду его единственной и незабвенной жены Лили, и он, глотнув после седьмого цеха чистого воздуха и солнечных лучей, возликовал, точно нашел десять рублей, новеньких, непотоптанных, прямо на дороге.

Надо еще добавить, что чья-то рука вывела на боку этой замечательной бочки адрес ее прописки — «Цех № 7». Рука эта слегка дрожала, и надпись белилами получилась неровной, словно бежала по бочке вниз с поворотом направо. Однако неверная рука была щедрой: буквы и цифра были здоровенные и видны метров за сто. Гриня, однако же, не был доволен художником: конечно, и дитя малое поймет, кому именно принадлежит бочка. Цеху номер семь. Но если бочка привлекла его внимание столь выразительным внешним видом, то почему бы ей не приглянуться и еще кому-нибудь? Не один же Гриня из-за отсутствия бананов страдает на простойном тарифе.

Что-то завораживающее шло от этой надписи к Грине. Была бы она поровней, поаккуратней, Матюхин мог бы и не зацепиться взглядом, пройти мимо, тем более что бочка была не готова к продаже, над ней надо было еще потрудиться: вычерпать воду, а Гриня, как известно, находился в упадке сил. Убедившись, что в бочке воды до краев, он стал думать: может, еще пошарить по территории базы, включая подъездные пути, — должно же хоть что-нибудь найтись на вынос! Однако два серьезных обстоятельства положили конец колебаниям Матюхина. О первом обстоятельстве уже было сказано выше: на замечательную бочку мог польститься и кто-нибудь еще, и тогда Гриня остался бы с носом, в то время как ему нужны были деньги. Второе обстоятельство заключалось в опасности, которой подвергался Матюхин во время бесплодно-долгого шатания по огромному пространству базы, равному, вполне возможно, в пересчете на квадратные километры территории какого-нибудь капиталистического княжества. Ведь шатался он, можно сказать, под наблюдением сторожей, сильно пострадавших от хозрасчета. И сторожа эти могли и без вещественных доказательств намять ему бока и вытолкать через законную проходную, потому как нет и не может быть дел на базе у обыкновенного подсобника в нерабочую субботу. Правда, охрана давно знала Матюхина в качестве сотрудника малой ценности, и его поимка и разоблачение едва ли бы пошли сторожам в плюс. Премию бы сторожам наверняка за Гриню не дали бы, а они, толстомордые, за просто так и комара не словят. Но побить могли и без материального стимула.

Цех номер семь располагался удачно — всего-то метров тридцать от Грининой дыры. Транспортировка бочки за Мерлинскую стену Матюхина не пугала. Главная задача заключалась в том, чтобы опорожнить бочку, которая была полна до краев, — значит, согласно госстандарту, содержала двести литров. Гриня принялся вычерпывать воду стеклянной банкой из-под патиссонов, никогда не имеющих никакого сбыта. Но сначала он, разумеется, вскрыл банку и вытряс ее содержимое себе под ноги. Открывал банку Матюхин зубами — они были у него необычайно крепкими и почти все в наличии, кроме трех, потерянных в разное время при разных обстоятельствах. Правый верхний клык, к примеру, удалил Грине прихехешник его жены Лили, не имевший права драться, потому что Лиля и тогда и до сих пор зарегистрирована в матюхинском паспорте. А широкий пробел спереди явился результатом исчезновения резца, который Гриня утерял, поднимая за ремень из искусственной кожи Володю Шихана. Тогда они поспорили на трояк с самым что ни на есть хозяйственным и серьезным дачником Михал Михалычем, что покажут ему фокус. Михал Михалыч долго отказывался от спора, утверждая, что не уважает это дело. Спорят, говорил он, как правило, дурак и подлец: дурак находится в неведении, но упорствует на своем, а подлец заранее все знает, однако делает вид, что родился на свет пару минут назад. «Я, — сказал Михал Михалыч, — ни тем ни другим быть не желаю».