Михаил Каминский - Переполненная чаша

С ума сходят нормальные люди. Семен Лазаревич уже был ненормальным. Теперь он, по мнению нашего Черкизова, п о м е ш а л с я. За годы войны я подрос, но разницы между сумасшествием и помешательством еще Не видел. Одно было ясно: на Семена Лазаревича так сокрушительно подействовала денежная реформа. Старые деньги обменивались на новые в соотношении десять к одному. Была тысяча — стало сто. Простая арифметика. Усложнялась она только тем, что в выгодном положении оказались люди, которые хранили деньги в сберегательных кассах. Семен Лазаревич держал свои деньги дома. И вот он, помешавшись, сеял обесцененные деньги по Пятой Черкизовской улице — от рынка до школы на Пугачевке, не той, что стала госпиталем, а маленькой школы, четырехлетки. За Семеном Лазаревичем бежала тетя Маша и плакала; дядя Петя-инвалид, неловко отставляя в сторону похожую на перевернутую бутылку деревяшку, наклонялся за радужными купюрами и совал их себе за пазуху. Потом он принес их тете Маше. Толстенную, перевязанную шпагатом пачку облигаций вернул глухонемой дядя Тимофей. Поздним вечером и тот и другой, по отдельности, напились и на все Черкизово горевали по своей честности. А тетя Минна стояла на углу рядом со своим мужем, который вернулся с войны целым и невредимым, и смеялась над ними. Длинные рыжие волосы стекали по ее ровной спине, закрывая хлястик на трофейном пальто. Через улицу, у ворот госпиталя, стоял его начальник — Баринок. У него на погонах были полковничьи звезды. Он стоял и курил. И смотрел в темноте в ту сторону, где смеялась тетя Минна. Наверное, он радовался, что ее муж вернулся живой и здоровый, но, пожалуй, и грустил тоже, потому что теперь она не пела по очереди — ему, Баринку, и кудрявому лейтенанту Леве из ПВО…

Не помню, сколько дней молчала трикотажная машина за стеной. Может быть, неделю, а может, и две. Семен Лазаревич не появлялся на улице. Говорили: лежит и смотрит в потолок. А потом я опять услыхал «жик-жик». И теперь оно уже не замолкало сутками. Вновь к нашим соседям зачастили перекупщики, красильщики, швеи. Привозили пряжу, увозили «товар». Опять стали появляться знакомые лица фининспектора и участкового. А «харлей» все это время стоял под брезентом; к концу января его похоронил снежный сугроб.

Однажды тетя Маша зачем-то зашла к нам. Она постарела, осунулась. Жаловалась маме на свою дочь: Тамара приехала из армии беременная, родила и с маленьким сыном завербовалась в Калининскую область — что-то там восстанавливать или строить.

— И не пишет, — сказала тетя Маша. — А он… — показала на стенку, — работает, работает, работает. Совсем я одна, Галя.

— Да-да, — посочувствовала мама, — и зачем ему это? Для чего он столько работает? Чтобы потом бегать и разбрасывать деньги?

И тогда тетя Маша неожиданно разозлилась:

— А тебе-то что? Одни люди деньги копят. Другие тратят. А третьи раскидывают. И оставь их в покое, скажу тебе…

Мама долго молчала, поглядывая на дверь, за которой скрылась тетя Маша. Потом произнесла свое.

— Мышигинер коп…

Произнесла совсем не так уверенно, как это делала прежде. И пальцем у виска не покрутила.

Жил-был в одном большом городе маленький оркестр. Как и положено, самым главным в оркестре был Барабан. Родился Барабан рыжим и веселым, но за сорок лет порядочно облысел и стал умным. Он многое знал, Барабан, о жизни. Например, никто лучше, чем он, не мог собраться на гастроли. Ведь на гастроли едут совсем не так, как в отпуск или в обыкновенную командировку. Когда отправляешься в отпуск, можно не брать с собой Певицу. В обычной командировке нетрудно обойтись без собственной Балерины. В гастрольной же поездке без них скучно: совсем не то звучание, не тот, как говорится, каскад.

Жизненный опыт подсказывал Барабану, что для гастролей еще нужны Чтец и Жонглер. Чтец рассказывает смешные истории, а Жонглер пугает зрителей. Порой Чтецу на память приходят грустные или серьезные рассказы, но Жонглер никогда не изменяет настроения в зрительном зале, а всегда пугает. Зрители следят за его движениями и нервничают. Они все время ждут, когда же случится то, что случается. Наконец стакан с водой падает на пол и разбивается, обручи летят в разные стороны, шарики куда-то закатываются, факелы гаснут. Тогда Жонглер в растерянности кланяется и уходит со сцены, а зрители с облегчением вздыхают.

Когда Барабан только начинал свою музыкальную карьеру и был рыжим, он часто задумывался: а почему с Жонглером обязательно случается то, что случается? Когда же Барабан стал умным, он сумел ответить на этот вопрос. Давным-давно Жонглера забыли включить в список, по которому его ближайшие коллеги — Балерина, Мим и Акробат — уходят на пенсию через двадцать эстрадных лет. И вот Жонглер вынужден пугать зрителей до глубокой старости. После своего номера, собрав осколки стакана и обручи, он думает за кулисами: «Верчусь я, как Балерина, гримасничаю, как Мим, сальто кручу не хуже Акробата, а на пенсию — в шестьдесят? Несправедливо!» Люди легко находят оправдание своим неудачам.