Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Я уж лучше пока соберусь с мыслями. — Он улыбнулся. — А то ведь сейчас начнется… «Вы — наш ветеран…», «Благодаря вам…», «Ваши ученики…», «Отечественная полиграфия обязана вам…»

— Неужели это неприятно? — удивилась Полозова. — Я думала…

— Я тоже так думал. Раньше. А сейчас считаю иначе. Никакая, Анна Трофимовна, даже самая закаленная, скромность не выдержит того, что говорят нам — мамонтам, пережившим свою эпоху. Я предпочел бы, чтобы славословия распределялись иначе. Немного добрых слов в молодости, побольше — в зрелом возрасте, чтобы в старости человек довольствовался одним — «спасибо». А то ведь все мы — скупердяи. Бережем, бережем добрые слова, которых от нас ждут, а потом обрушиваем на седые, лысые… и, вообще, уже слабые головы.

Полозова поглядела на его лауреатскую медаль:

— Вас слава никогда не обходила стороной.

— Было, Анна Трофимовна, было, — согласился Серебрянский. — А главное — мы были детьми. Истинными детьми своего юного времени. У нас был непочатый край работы. А когда у ребенка, да будет вам известно, заняты делом руки, то и голова у него в этот момент преотлично мыслит…

Пол в музее был устлан мягким синтетическим покрытием с высоким ворсом. Заложив руки за спину и чуть ссутулившись, Серебрянский неспешно двигался вдоль выстроившихся по стенам застекленных витрин, шкафов и открытых стендов. Шагов своих он не слышал, и, наверное, поэтому казалось, что стоит на месте, а всякие экспонаты, документы, фотографии в равномерном течении проплывают мимо него. Из-за болезни жены Ростислав Антонович давно не приезжал на завод и многие вещи в музее видел впервые. Например, вот эти модели, макеты печатных машин, выполненные, как явствовало из табличек, учащимися пэтэу. К подобным игрушкам Серебрянский относился без одобрения: ему не нравилось, что ребята занимаются фокусами — повторяют в миниатюре то, чему взрослые люди отдали не кукольную — настоящую жизнь. Этим пэтэушникам четырнадцать и более лет, нечего им забавляться, будто они в кружке «Умелые руки». Они уже рабочие. Он сам в четырнадцать лет… Серебрянский остановился, припоминая. Ну да, именно в этом возрасте его перевели из подсобников в инструментальщики. Не потому, что многому обучился, просто был грамотнее других, а инструментальщик должен уметь читать чертежи и считать. Но руки у него были еще слабыми, и Кулешов, чьи тиски стояли рядом, издевался над его немощью. Он-то был сытым, крепким. И однажды мастер Шишкин, услыхав, как проезжается Кулешов по поводу непролетарской хватки соседа, взял Кулешова на плечо, схватив довольно крепко, потому что лицо у парня исказилось от боли. «Слушай, — сказал мастер, — и запоминай. Никогда не смей оскорблять другого человека. Никакого человека. Даже если у него руки не с той стороны, как надо, привинчены. Не оскорбляй».

Мастер Шишкин умер от туберкулеза, а Сема Кулешов погиб в сорок четвертом, в начале июля, под Минском. Вот как раз его орден Славы…

Серебрянский постоял немного перед шкафом, в котором на стеклянных полочках лежали награды погибших, И не пошел дальше, а вернулся на несколько шагов назад, где мельком увидел большую фотографию: инструментальный цех накануне войны. Ребята выстроились в ряд. Головы повернули направо — наверное, кто-нибудь велел им так сделать. И вскинули подбородки. Над этим снимком в окантованной желтым металлом рамке была спрятана под стекло газетная вырезка: «Нам предстоит большая и упорная работа. Мы должны подготовиться к выполнению ответственного заказа, серьезной программы 1941 года, в которую входит освоение и частичный выпуск в эксплуатацию гигантских машин-уникумов…» Тогда Ростислав Антонович работал уже в конструкторском бюро и, естественно, рассматривая фото, не нашел себя среди инструментальщиков.

«Вот, — подумал он, — с некоторым допущением можно посчитать, что я не в музее, а в машине времени. Повернусь налево — двенадцать лет долой, направо — скачок на две пятилетки. Могу уйти в гражданскую войну, когда еще и завода-то не было, а были мастерские, делавшие плуги и некоторый другой сельскохозяйственный инвентарь. Захочу — погляжу на себя, каким был перед уходом на пенсию. Пожелаю — снова стану женихом Даши…»

Дальше начинался раздел «Сорок первый год», но в нем не было макета машины-уникума. Там стояли два миномета — две обыкновенные трубы разных диаметров, укрепленные на простых стальных плитах. Экспонаты, представленные в натуральную величину.