Михаил Богатов - Имя Твоё

и для других теперь твоё собственное будет зваться самоуничтожением, оно и есть то единственное слово, которое следует оставить, запомни его, будет одно оно аусвайсом тебе насквозь них проводящим, другие станут прозрачными от него, а тебя оно от них избавит, и да не станет для тебя весеннего слово это чем-то большим, чем обман, молчи и лишь когда слово будут с тебя спрашивать, говори именно это, ведь им всё равно что ты скажешь, они давно не слышат, они никогда не слышали, они никогда не услышат, но чуткость их не ведает предела, Андрей, никаких границ нет для их проницательности, если ты на слова перестанешь полагаться, слова не важны, но очень важна им податливость твоя к обману, словесами навеваемому и от слов любых исходящая, а тогда проведать придётся нешуточно: каково это, когда людям нет дела до тебя в том, как ты хотел бы, и как слова приучают ждать, и когда людям назойливое дело до тебя спать не даёт, даже случайнейшим из них, и в первую очередь именно им, потому как ближайшие твои давно не слышат тебя и не видят тебя, и дело до тебя тараканом заведётся и осой кружить будет жалящей, захотят извести тебя вскоре, но не делай вида, будто ты с ними заодно и жить стараешься впредь им подобно: в этом они тебе никогда не поверят, и слова твои такие не обманут их, а потому запомни пароль, и будь готов произносить его им вновь и вновь, в лица родные и близкие, далёкие и незнакомые вовсе, только это слово гранатой бросай и уходи в тень молчания своего, навес коего опасен и дрожать от взрывов будет, и спасаться от взрыва, манить будет лживым спасением в болтовне толка любого, остерегись, и запомни: самоуничтожение, и больше для них ни слова, а для Господа, не беспокойся, Господу душа твоя и так книгой предстаёт, и тем читать её лучше, чем меньше будешь сам ты говорить всякое, ведь книг дело не говорить, а молчать, только так они своё сказывать способны сокровеннейшее, тогда только, когда слов никаких не звучит, и хотя из слов книга, но говорит только в немотствовании своём и в онемелости окружающих, будь и ты книгой отныне, страницы её будут исписаны письменами никому не ведомыми, и тебе тоже неведомыми, а на обложке одно слово, которое прочесть каждый осилит: самоуничтожение, и даже картинки не надо никакой, картинки на книге души твоей не следует вытатуировывать и подавно;

но я пытался, и ты знаешь это не хуже меня и никто более не ведает о том, пытался быть искренним в своих помыслах не перед собой только, но и перед Марфой, да и не было бы никакой возможности свои помыслы тайные и влечения несказанные на свет пред очами собственными вытаскивать, ежели бы не желание до Марфы донести их в миги искренности устраиваемой, но потерпел неудачу я в деле этом: как только помысел высказывался подлинный, таким жалким и тщедушным представал он, в слова облачённый, не хотел признавать в нём уже я своего, и не верилось нисколько мне, будто мне он принадлежал только что, и вообще единородным был когда-то, и самое неприятное для меня в том состояло, что помысел этот в словах чуждым и неродным был, а внутри прежнее действие продолжал оказывать, будто и не было ничего; к примеру вот приглянулась мне Мария, и я не говорю Марфе о том, но в присутствии Марии живее становлюсь к радости общей, а как выпадет желание открыться и противно тогда станет от всего, будто преступное что замыслил, будто скверное что правит и ты скрываешь правление ото всех это, и перед Марфой замалчиваешь, но ведь любишь её, и потому надо бы скверну выложить перед ней, и вроде даже не скверна это никакая, радость всем приносит, пока правит скрытно, почему же должна горечь нести при раскрытии своём, стану говорить я к ней так: нравится сестра мне твоя, Марфа, и Марфа, цену искренности со мною разделяя даже, не обижается на слова мои, в смуту ревности душу не сразу ввергает, а переспросит лишь: значит, нравится тебе Мария, и уже в таких вот моих словах, но из её уст звучащих, начинаю не узнавать того, говорил что только вот, но желаю путь до конца пройти: да, нравится; и Марфа ничего-ничего, кроме: понятно, не говорит, но слышали бы небеса это её: понятно, будто приговор звучит оно для меня тогда, и не в том дело, что Марфа зло говорит или ядовито, нет, но мне, мне это так именно перед самим собой слышится;

и тогда спрашиваешь Марфу: что именно понятно тебе, Марфа, а далее какие угодно слова следовать могут, кроме имеемого тобою в виду, или просто слова эти же повторит она, ей сказанные, будто конфету леденцовую разгрызает и зубами кусочки её переламывает, и может в этом скрежете, под повторение обычное звучащее подстроенным, быть всякое: значит с Марией хочешь переспать, и: значит меня теперь не любишь уже и никогда не любил, а её любил, и: я так и знала, и вздох простой, но тяжёлый каменно, и атланту, к лёгкости, от искренности получаемой якобы готовому, с тяжестью этого вздоха атланту никакому не под силу управиться, и ты не можешь управиться тем более, что иное в виду имел, да слов иных, кроме сказанных не бывает, а ежели бывают, так тебе не доступны они вовсе, и так вот эти неудачные подбирал столь тщательно и момент выгадывал подходящий, а здесь такое разыгрывается нечестное, будто подлавливали тебя со стороны Марфы в момент самой что ни на есть беззащитности твоей, и ведь правда Мария симпатична тебе, но спать с ней цели нет вроде, с уст когда Марфиных, но знаешь сам: если бы случай подвернулся, а он ведь подвернулся-таки, если бы подвернулся, то и переспал бы, но не так, чтобы об этом Марфа тебе в отчуждении теперь говорила, и разлюбить Марфу цели не было, чтобы влюбиться в Марию, и не было цели Марфу обидеть, напротив: раскрыться хотелось и светом поделиться подлинным, который тебя вечер весь согревал, но вместо того обида застилать глаза начинает за всё: за тебя, что хотел такого, за неё, что не поняла, чего хотел, и за глупость наступающую тут же ситуацией неразрешимой, и руки опускаешь в бессилии полном, и про себя говоришь, а иногда и вслух говоришь: никогда больше не буду искренним, и никогда больше не буду желать непозволенного, и будет настроение у всех от меня такого пакостным, хотели чистоты, держите её, хотели искренности, получайте, говоришь так, и сам себе веришь на миг лишь, потому что не прикажешь себе запретить манящее подмечать, как бы ни любил кого, как бы ни хотел;