Михаил Богатов - Имя Твоё

А когда отец Дмитрий понял, что полагаться на своё нравится нельзя ещё более, чем на своё не нравится, тогда зима уже наступила, и всегда-то она наступала, и не будь некоторых обстоятельств, дополнительно к себе внимание привлекающих, всё детство можно было бы называть наступлениями всегда разных одних и тех же, новых и долгожданно знакомых зим, вот и опять, а это не что иное как всё серьезноё, что наметить себя уже осмелилось в качестве планов взрослых в отношении людей каких близких, каких далёких, да и в отношении себя хотя бы, только планы эти и завтра решает отец Дмитрий твёрдо в осуществление привести, как тут зима наступает, а у зимы свойство новости неотъемлемое имеется, и когда выходит отец Дмитрий с портфелем на улицу, взрослой решимости на сегодня, вчерашнего происхождения, полный, да и снег первый белёсостью своей глазной зрачок напополам режет, подобно ножу Бонюэлеву, разве что здесь этот разрез ничем иным, как срезом на деле оказывается, и становится четырнадцатилетний отец Дмитрий девятилетним сразу же, срезает снег первый планы взрослости всякой, да ещё и с претензией особою, будто планы эти никакие не планы вовсе, и гроша они ломаного не стоили, и даже замышлять их, не то что в осуществление обращать намереваться, как утром нынешним, не стоило; снежинки падают, и пусть никакие они не фигурные, как это из листа бумаги вчетверо сложенного каждый дурак умеет вырезать, и умный тоже умеет, только разве что у умного, от дурака в отличие, много чего другого на уме дополнительно имеется, и не до снежинок ему, а потому дуракам оценки лучше выпадают, а умным не выпадают, а отец наш Дмитрий не дурак вовсе, хотя умным, и это чистая правда, не считал он себя никогда, и иногда, конечно случалось считать, и это грязная правда, а не грязная ложь, ложь не может быть грязной, у неё нет её самой для начала, и потому она сама не начинается, а всегда посредством кого-то привносится, в отличие от истины, у неё нет её самой хотя бы, чтобы грязь на себя размазать, как у земли вон вчерашней ноябрьской сегодня сил достало всё же снег на себя принять, или сил не хватило его от себя оттаить, как это земля ещё в октябре умеет делать, ну и пусть, сама виновата, спасибо тебе, земля, и небо, и дышится весьма особенно сегодня, и в школу идти не особо хочется, но больше идти некуда, не дома же сидеть, это вечером выбор альтернативным становится, а утром это не выбор вовсе, вот ведь стимул какой учиться для дитя непререкаемый, а отец Дмитрий не дитя уже никакое, хотя и улыбается как вон детвора, та, что пытается сразу же в снежки поиграть по дороге в школу, но только вместо снежков у них в руках безварежковых комочки льда с грязью образуются, но они и тем счастливы, и ежели у них такой повод имеется, то у отца Дмитрия никакого, а он вон радуется, и не печалится даже тогда, когда поскальзывается на луже вчерашней, обманчиво сегодня снежной гладью подозрительной ровности представшей глазам, белизной наполовину срезанным, и лишь разве что выругается отец Дмитрий, но со смехом выругается и по-детски весьма, и скажется что-то вроде: вот чёрт, или: ну и ну, и если даже вот чёрт скажет, то о чёрте не подумает нисколько, тем более о том, что чёрт прямо тут вот и находится, на этой вот луже, ныне припорошенной, а в душе предчувствие наблюдается, что в школе всё иначе будет, хотя нет к этому кроме снега причин никаких, но это уже причина всех причин главнейшая, и учителя поймут учеников, шибче обычного взбудораженных, и в класс мокрораскрасневших вваливающихся, поймут, потому что выхода нет, это ученики так думать могут, поймут, потому что сами сегодня чувствование детское вспомнили, это те, кто повзрослеть сумел успеть, ведь работа в школе лучший повод сознание второгодника до гроба донести, и это чувствование снега первого настолько сильно в них застревает, что можно наоборот сказать: они в нём, в чувстве детства своего, сами застряли на сегодня, и остальное всё воспринимается как должное, как это в детстве и было, да и через очки ностальгические глаза вполовину рассеянностью своей не улавливают, ностальгия слепит, не хуже белизны снега первого, взрослость срезающего. И тут ещё у учителей заботы о новом годе предстоящем, ведь это праздник очень маленьким детям и совсем уже взрослым предназначается, а отец Дмитрий ныне уже не маленький и взрослый вполне, но взрослый такой, который других взрослых серьёзнее и основательнее весьма, чтобы на заботу о празднике тратиться силами, отец Дмитрий не нуждается в таком удовольствии: праздник себе устраивать силами собственными, хотя три-четыре раза в день собственноручно представляет себе, когда никого дома нет и один он, как спасает привязанную к столбу, да кого-кого, разных весьма, это зависит от настроения, и от того, кого он видел сегодня, равно как и от того, кого он сегодня не видел, хотя чаще всего, ежели кто представляется в моменты эти небесприятные, то и вживую хочется её видеть почаще, и хорошо, что она не знает причину подлинную этого участившегося общения, хотя не поверит пока отец Дмитрий тому, что и она, она, спасенная им от сильнейших хулиганов школы и в объятия его, в действительности руки заняты пока, одна в одеяло вцепилась, другая фантазией движет, в объятия его, нельзя отвлекаться, падающая, не поверит он, что она тоже вот сейчас, как и он, и даже раза в два почаще, и не о нём, может быть мечтая, но дело важное ведь настолько, что это весьма простительно, когда она не о нём, лишь бы и она тоже это, вот-вот, как и он сейчас, падает в объятия его, и плачет, и даже тело её влажное чувствует, и заботливо платье её, разорванное хулиганами, стянуть в месте разрыва обратно пытается, дабы наготу прикрыть, и не удаётся это, зато спины её коснуться удаётся весьма, и нет никакой похоти в сердце отца Дмитрия там в момент этот, и это правда, снова чистая, а то, что здесь происходит, вопрос другой, там никакой похоти, сострадание лишь и нежная любовь чистейшего, как и правда, несколько раз уже помянутая только что, платонического свойства, скорее-скорее, сейчас вот, кто-то вошёл, нет, показалось, хорошо, затягивается история, можно по новой то же самое, уже другие хулиганы, ещё злее и старше, вообще десятиклассники, или она уже не она, или она, но платье разорвано гораздо сильнее, и через него всё-всё видно взглядом невооружённым, спасибо хулиганам, ах, какие же они гады, успокойся, героически говорит отец Дмитрий, а там эти её торчат и на него как бы не мигая смотрят, да-да, а ноги у неё так вот, так вот, чуть разведены, что поделать, это они ей их так привязали, а он, отец Дмитрий, наоборот, освобождает её, и даже ни слова не говорит, она же ему шепчет: отец Дмитрий, спасибо, да-да, ещё раз, так, она шепчет: отец Дмитрий, спасибо, она шепчет: спасибо, Дмитрий отец, да-да, шепчет вслух уже отец Дмитрий, и всё тут, всё тут, всё тут, всё.