Михаил Богатов - Имя Твоё

И вот тут-то отцу Дмитрию впервые в жизни, по меньшей мере, из того, что он мог бы вспомнить, а не впервые вообще, из того, что он мог бы рассказать, если бы его кто-нибудь спросил о том, что весьма легко себе представить: прихожанин обращается к служителю Церкви с таким вопросом, в рамках социологической программы священники в детстве, или, конкретнее, священники в детском саду: что вы испытывали, когда оказывались в детском саду перед куском говядины с жировой прослойкой, куском, сваренным так, что жевать его можно бесконечно, помня о том, насколько коротка на самом деле детская бесконечность, и больше ничего с ним сделать, в общем-то, и нельзя, и тем более проглотить, и чем больше жуёшь, тем меньше шанс проглотить, а, к тому же, памятуя о детской брезгливости, возможность выплюнуть эту бесцветную белорозовую массу на тарелку, дабы она обратила к твоему взору любопытному свою губковидную распоротость, это лишь возможность, навсегда таковой и остающаяся, поскольку никогда действительностью ей не стать, как раз, видимо, потому, что однажды до того всё же, или даже не однажды, опрашиваемый гипотетически священник это выплёвывание уже содеявал, и ныне ему муторно уже от представления того, как у него во рту ныне выглядит то, что он жуёт, и безобразность там усиливается в геометрической прогрессии, как это со всеми губковидными телами происходить должно от каждого последующего движения челюстей, и на зубах скрипит эта дохлая корова, будь она неладна, детишек здесь могло бы радовать лишь то, что умирали коровки в их детстве от своей собственной смерти, в гордом коровьем одиночестве, и шла-шла коровка по дороге, и звали коровку Му-Му, покойся с миром, Мария Мирабелла, говорит мальчик по имени Бу-Бу, и вот, ежели кто-нибудь обратился бы к отцу Дмитрию с таким вопросом, тогда отец Дмитрий что-нибудь ответить смог бы, поскольку помнил, а вот будь задан вопрос любого рода о любом предмете, но ко временам более ранним относящийся, уже не ответил бы на него, даже если таило бы такое неотвечание в себе парадокс, ну, например: помните ли вы как выплёвывали этот самый кусок мяса из предыдущего вопроса, на который вы соизволили что-то ответить, и как вы пристально разглядывали оный кусок, когда тот был уже тщательно вами же, либо кем-то другим, но тогда странно: зачем вы его вообще брали в рот после другого-то, прожёванным, вот ежели вопрос таким был бы, то отец Дмитрий ответил бы так, что никогда он этого не делал, а на встречный вопрос: почему, пояснил бы ответом парадоксального свойства: потому что, делай я это, то был бы поражён невыносимым видом отвратительства, мне вследствие оного деяния предстающим; и мы часто нечто принципиально не делаем, убеждая других, что это отвратительно, и мы к этому никогда не окажемся способными, не замечая того, что силу это наше отвращение получило не иначе как от того, что когда-никогда, но, видимо, мы это уже делали, а до того, как делали, это выглядело для нас привлекательным весьма, и думали мы, что посвятитетельную инициацию в мир чудес сейчас обретём, и вот теперь, заявляя о своей принципиальности, мы другому отказываем в его праве видеть привлекательным то, что для нас самих было таковым, но что вместо посвящения обернулось соблазном никчёмным, ибо всякий соблазн никчёмен; и ежели мы хотим кого предупредить от собственных ошибок, будто на чужих можно ума набраться, то это бесполезное, вообще-то, дело ещё имеет какое-то благородное оправдание характера филантропического, но если мы не признаём этих ошибок за собой, и не потому, что забыли их, как отец Дмитрий, а просто принципиально заявляем о своей изначальной правильности, нашими принципами же и обоснуемой, а на те места, откуда у этих принципов растут ноги, внимания не обращаем, то мы с вами уже так себе людишки, к коим наш отец Дмитрий не относится, потому что у его принципов ноги из беспамятства расти лишь могут, а всё, что он помнит, он давно уже разоблачил от начальственных одежд принципата, и вообще об отце Дмитрии здесь другой разговор был, о чём напоминать наверное пора уже: когда отец Дмитрий с куском мяса сталкивается в детском саду, то, несмотря на вид мяса отвратительный, и несмотря на то, что мода у детей на мясо непопулярна, что к жизни вызвано заботой родительской домашней о мясной составляющей рациона детского, и вследствие того привычкой к мясу обычной, и вследствие того, что детей не обычное привлекает, а необычное лишь, на это всё несмотря, чувствует отец Дмитрий, за этим столом восседая, что мясо ему, конечно же, не нравится, и, вместе с тем, нравится, и вот, ежели руководствоваться тем в жизни сей, что тебе нравится, и игнорировать мнение другими людьми навязанное, то легче от этого рецепта не станет нисколько, потому как у того, что нравится тебе искренне, всегда есть те черты, которые тебе столь же искренне не нравятся, даже ежели ты пока о них не думаешь и не замечаешь оные, и наоборот тоже верно, хотя и не столь очевидно, и вопрос случая лишь, что нечто сначала кто-то отметил как себе понравившееся, а не наоборот, хотя и подмечает отец Дмитрий в детском саду уже, что у людей случай этот по-разному работает; и у одних он работает так, что им нравится больше вещей, чем не нравится, и эти люди приятнее других, и с ними можно играть, а есть ещё и другие, у которых все оборачивается стороной неприятной, тоже люди неприятные, и избегать их надобно всячески, они могут тебе игрушку сломать, а потом заявить, что она и так ничего не стоила и была дерьмовой вообще, и слово это: дерьмовый вы даже ещё не знаете, но они, неприятные, всегда слова такие знают, и потому они всегда лучше всё и вся знающими предстают, и люди к ним ошибочно тянутся, ошибочности оной не сознавая, и скажут они так, даже если это ваша любимая игрушка была, да и у них она таковой по всем признакам числилась, неприятные люди в мире неприятных им вещей; и тем не менее, у тех кому всё больше нравится, разочарование наступает со временем, поскольку вещи, случаем вращаемые, другие стороны свои являют, будто мясо жевал, и вкусно было, а затем выплюнул и разглядел, и в итоге придётся таким людям мясо кушать, памятуя о его отвратительности заранее, а что делать, и потому люди приятные и кому нравится всё пессемистично весьма настроены, но это потом; а люди неприятные ни в чём не разочаровываются, ибо мясо перед ними изначально лежит выплюнутым ещё до того, как они его есть вознамерятся, и мысли о том, что у этого куска развороченного геометрической прогрессией жевания было вкусное ощущение, которым он одаривает, не приходят такие мысли, поскольку, чтобы мысль пришла, ей время нужно, в течение которого вещь удерживаешь, а те, кому вещь неприятна, её не удерживают, отворачиваются сразу, а что есть такое удержание вещи как не то, что она тебе нравится; и вот на этот вопрос отец Дмитрий ответил бы в детском саду: не знаю, потому что вопроса бы не понял, а сегодня ответил бы: не знаю, потому что вопрос бы понял, и разве что добавить бы мог: не знаю, что это ещё, как не то самое, потому что это одно и то же: любить и держать, если уж вам так угодно, в упрощенном виде, вопрос свой преподнести; вот так ответил бы нам отец Дмитрий, если бы его кто спросил, что мы легко себе представить можем, но лишь представить, потому что такого никогда не было и не будет уже.