Андрей Бинев - Тихий солдат

Появились мелкие уголовные шайки, грабители, воры, спекулянты. Воевать с ними было нелегко, потому что в милиции служили либо инвалиды, либо демобилизованные во время войны молодые городские женщины. Но с фронта стали, наконец, возвращаться мужчины, и шайки, частично выпотрошенные, а частично попрятавшиеся в далеких деревнях и на хуторах, поутихли. Случалось, правда, время от времени всякое – то ограбят колхозного кассира или даже нападут на инкассаторов, обчистят магазин, сразбойничуют на дороге, либо прольют кровь в каком-нибудь доме на отшибе. Но и это постепенно из этих нищих мест ушло (овчинка выделки не стоила) в Тамбов и дальше, ближе к центру.

Спать Павлу в небольшом их доме было негде – все заняли сестры со своими новыми и старыми сожителями, о которых еще в письме когда-то писала одна из сестер. Павел не стал даже становиться на воинский учет в Тамбове, а, побыв в деревне чуть более месяца, однажды ранним утром, не прощаясь, уехал обратно в Москву. Во второй раз в жизни бежал он таким образом из родных мест.

Но он не стал задерживаться и здесь, даже не пошел ночевать к Маше. Только позвонил ей на работу с вокзала и сообщил, что собирается устроиться на металлургический завод бывшего Гужона, а ныне – «Серп и молот», потому что вспомнил, что знает об этом заводе от случайного знакомого.

– А дома, как дома? – несмело спросила Маша лишь для того, чтобы хоть чуточку продлить разговор.

– А чё дома? – развязно ответил Павел, нахмурившись, – Живут – хлеб жуют. У них там свои дела…, не до меня. Матери нет, сестры сами по себе, а я – отрезанный ломоть. Как везде…

– Ты, Паша, напрасно так! – вспыхнула Маша и сразу понизила голос, – Тут все спокойно…, никто никого не ищет. Даже странно! Действительно, говорили, упал тот военный, сам, без чей-либо помощи. Я даже не стала уточнять, кто он, чего он…, опасалась, а вдруг это ловушка какая…

– И правильно! – отрезал Павел, – Упал так упал! А мне теперь до его имени-фамилии дела вовсе нет. Жив был – не знал, а сдох – так и подавно наплевать! Я за него свечку ставить не стану, как говорится.

– Ты злой стал, Павел Иванович…, – всхлипнула Маша, – Не был же таким…

– Злой?! – Павел чуть было не повесил трубку на рычаг, но вдруг вспомнил ту последнюю ночь с Машей и обмяк, – Ты прости меня, Машенька! Во всем виноват… А то, что не ищут, так ты в это не верь. Там такая служба, что сор из избы не выносят, но все равно своего добиваются. Мы вот треплемся с тобой по телефону…, а кто его знает… Я слыхал, очень даже легко все это дело послушать…, а потом, знаешь, как бывает…!

Маша, наверное, покраснела с трубкой у уха (Павел знал, как она выглядит, когда пугается чего-нибудь) и, заикаясь, ответила:

– Что ты! Чего мы такого говорим-то! Упал человек, разбился…

– Ага! Упал…

– Ты позвони мне еще…, расскажи, как там у тебя всё сложится…или напиши хотя бы…до востребования, – Маша уже явно торопилась.

– Непременно. Напишу, позвоню…

– А ночевать ты где будешь? – голос прозвучал несмело, с неожиданной, затаенной надеждой на что-то.

– Найдется койка, – угрюмо ответил Павел и повесил трубку.

Он не знал, как с ней попрощаться, что еще сказать. Прошлое окончательно ушло вместе с Машей и со всем тем, что составляло его и в главном, и в опосредованном. За спиной была серая муть с неясными образами, с расплывающимися лицами, с туманными воспоминаниями. Казалось, к этому прошлому уже никогда не будет возврата…

Переночевал тогда Павел у своего старого знакомого еще по татарскому райончику вблизи Пятницкой. Он зашел на Старый Толмачевский, потолкался там и выяснил, что бывший фронтовик Петр Пустовалов, он же Петрович или «Три П», по-прежнему работает на Гужоне бригадиром у вальцовщиков, а пьет теперь мало, потому что женился на продавщице из овощного Майке Ступиной. А у Майки не попьешь! Она хуже немцев – за нос его хватает крепкими пальцами, которыми мешки по сто раз в день ворочает, и так ведет по улице домой. Он орет, как укушенный, а пока добредут до дома, протрезвеет до кристального состояния. Отучила его пить Майка!

Это все именно в таких выражениях Павлу объяснили. Еще говорили, что Ступина умеет зарабатывать, что хитра, жадна, хозяйственна. А ее «Три П» стал совсем ручным.

Павлу охотно подсказали адрес Пустовалова, потому что он даже не помнил, бывал ли там раньше, или это ему только казалось, что бывал. Та жизнь, до Кремля, вообще у него из памяти почти выпала, будто ее и не было вовсе. Никаких подробностей, всё во мгле, как будто не с ним было. Но вот почему-то Пустовалов со своим «Серпом и молотом» еще как-то проглядывал в том сером тумане.