Андрей Бинев - Тихий солдат

Павел сунул старику в карман тулупа чекушку, а Маша навернула им с собой тяжеленный пакет с вареной картошкой, маринованным луком, двумя жареными цыплятами, черным хлебом, селедкой, завернутой в толстую серую бумагу, и еще с какой-то снедью.

– Да что вы! – краснела от смущения и счастья Надя, – Да ведь есть чай! Сушки…, конфетки, даже сахар… Доедем как-нибудь! Я ведь теперь и не знаю, как вас благодарить!

Маша, сдерживая себя, шепнула, обнимая на платформе Надю и Веру:

– Не лезь никуда, Надюша! Голову лишний раз не поднимай. Опять дурные времена идут. У нас такое творится! Жди своего Петечку… Маму его потом заберете, позже…, и напиши мне, как приедете… Я и с этим помогу, с мамой…, пока есть такая возможность.

Павел порывисто обнял отъезжающих, старик засопел, стал прочувственно стучать его рукой по плечу и тереться лбом о шинель.

Поезд свистнул молодецки, вагоны дрогнули, звонко брякнули металлом, зашипели тормоза, клубы пара поднялись над платформой, и трое – смешной, трогательный старик в грязном тулупе, молодая худенькая женщина и маленькая девочка, навсегда расстались с Павлом и Машей. Больше им встретиться уже не пришлось.

Лишь трижды приходили письма – один раз, короткое, торопливое, о том, что доехали удачно. Правда, у Верочки опять подскочила температура, но дорогу все равно она выдержала мужественно. Благодарили за всё.

Потом, через год, Надя написала, что работает нянечкой в детском саду, и даже иной раз подменяет медсестру. Верочка растет в том же садике у нее на глазах, хотя она еще ясельного возраста, Смирницкий служит дьяконом в храме, но часто заменяет приходского священника, иногда и сам болеет по-стариковски. О Пете пока нет никаких сведений, зато через полгода после прибытия забрали в Троицк его маму. За ней ездил Смирницкий со старым врачом-психиатром, вдвоем. За десять дней обернулись. Она тут как-то сразу оправилась, будто встряхнула с себя что-то. Смирницкий с ней теперь вовсю кокетничает. Это очень забавно со стороны.

А еще через много-много лет Машу нашло еще одно, третье, письмо. Оно было написано давно, но необычайно долго искало адресат, потому что тогда уже Машиного дома в Ветошном не существовало, а она переехала в Кунцево, в добротный дом, выстроенный когда-то пленными оккупантами. В том письме сообщалось, что они, наконец, дождались Петю. Его довез до Челябинска какой-то «хороший человек», с которым они все эти годы были вместе в лагере, некий Яков Заровский, бывший военный моряк. Петя совершенно ослеп, был освобожден «подчистую» (именно так Надя и писала). Встретили они его на вокзале в Челябинске и привезли в Троицк. Он очень долго молчал, сумеречно думал о чем-то своем. А совсем недавно как будто бы надумал – стал по вечерам диктовать Наде детские сказки, веселые, умные, смелые и очень добрые. Это всех удивляет, а он смеется – я, говорит, на нарах, в самую стужу и голод, лежал себе и сочинял разные приключения, и чтобы непременно добрые, светлые, а то черноты и злобы у нас самих с лихвой хватало. Сказочки эти перепутались в голове, но вот теперь, мол, Петя их удачно распутал, а Надя записывает одну за другой. Набралось уже на три книжки. Главным рецензентом у них в семье, разумеется, назначена Верочка. Если она что-то решительно отвергает, Петя слушается, кивает и тут же изменяет сюжет по ее желанию. Надя попросила Верочку делать это осторожнее, а то, дескать, она еще не все понимает и может испортить сказку, но Петя встал целиком на сторону дочери – как же, говорит, она испортит! Для нее же пишется! Значит, ей так хочется! А сказка – это святое детское убеждение в том, что волшебная мечта реальнее всякой взрослой действительности. А вообще-то Верочка учится уже в школе, без всякого напряжения, славненькая, аккуратненькая, умничка.

Еще в том длинном письме сообщалось, что Смирницкий ушел из жизни через полтора года после возвращения Пети. Проболел всю зиму, сильно простыл, а ранней весной умер в местной больнице. Однако епархия, где собрались люди очень и очень славные, оставила за ними его малюсенький домик с крохотным двориком.

Почти в заключение длинного письма Надя написала, что неожиданно пришли сведения о ее родителях – оба, оказывается, погибли во время бомбежки лазарета, в который их послали из городского госпиталя всего на день в самом конце блокады. Младший брат остался жив, его совсем ослабевшим увезли в Ташкент, там он окончил школу, жил в детском доме, а теперь собирается к ним, увлекается энергетикой, хочет поступать в один Челябинский технический институт. Для его будущей профессии вблизи Троицка работы хоть отбавляй. В армию его не берут из-за язвы желудка и почечной болезни, это всё последствия блокады и нервных стрессов.