Андрей Бинев - Тихий солдат

А в апреле 1948 года, в теплый и свежий вечер, с ним приключилась история, в очередной раз перевернувшая всю его судьбу.

Рутинная жизнь в карауле на самом важном, втором, этаже в Кремле постепенно все же превратилась для Павла в нечто привычное и нетягостное, как смена времен года, то есть явление столь же предсказуемое, сколь и приучающее к ожиданию чего-то вдруг необычного, а, порой, даже опасного.

Во время выходных или коротких отпусков он даже начинал скучать по своей тумбочке с телефоном, по тихому, заглушающему шаги, ковру, по постным лицам офицеров за стеклянной дверью и в середине коридора и даже по караульному помещению и немногословным разводящим. Казалось, что движение времени видно лишь по часам караульной службы да слышно по бою курантов на Спасской башне, а все остальное являет собой только перерыв между включением и выключением этого времени.

Его характер изменился, и это с горькой тревогой замечала и Маша. Из пытливого и удивляющегося многим вещам он превратился в сурового, немногословного человека, для которого существовал лишь особый сухой распорядок жизни, любые же изменения внушали беспокойство, а порой даже раздражение.

Это сказалось и на отношениях с Машей. Куда-то ушло радостное ожидание встреч с ней, потому что терялось самое важное: интимное таинство раскрепощенности тел и душ, требующее смелости и свободы от двух заговорщиков. Именно заговорщиков, потому что любовь, даже пусть и телесная, но непременно подстегнутая душевным волнением, есть тайный заговор против всего человечества. Она не впускает к себе ни времени, ни общего пространства, ни людей, живущих по непреложным, скучным законом бытия. А « заговор» , существование которого Павел чувствовал душой, мог разрушить устоявшийся распорядок его тревожной, полной неприятных (но и привычных по существу) ожиданий, служебной, а не личной жизни.

Павел словно все время стоял на часах, опасаясь лишь нарушения тишины и всплеска того, что выходит за пределы его контроля и понимания. Офицеры могли прохаживаться по коридору или по лестничной площадке, пусть по нескольку шагов взад-вперед, но все же двигались, а часовые не смели даже шелохнуться. Только несмело, чуть заметно, переступали время от времени с ноги на ногу. Павел всегда стоял у небольшого полированного вишневого столика с массивным черным аппаратом без диска набора. Он так ни разу и не услышал, каким голосом тот отзывается, и ни разу не поднял трубки. Порой ему казалось, что в телефоне нет жизни, как в его нагане нет смерти. То и другое – фальшиво. То и другое обманывает Вождя.

Он переехал в отдельную комнату в том же общежитии на Малой Лубянке, довольно широкую и в то же время по-прежнему аскетичную в обстановке. Больше Павел не возвращался к тому, чтобы сойтись с Машей в официальном браке, объясняя это очень прямо и ясно – он старший сержант, а она офицер в солидном уже даже для их ведомства звании. Такой брак приведет к нарушению установленного не им и не ею распорядка службы.

Постепенно они стали остывать друг к другу. Так бывает лишь в наступающей старости, хотя оба еще были молоды и сильны.

Маша перестала присматриваться к обстановке, к украшениям для их возможного общего быта, ей даже стало неприятно и немного стыдно вспоминать об этом, как будто она повзрослела, и старые мечты показались ей даже несколько досадными. Становилось скучно и постыло все, что раньше вызывало трепет ожидания. Было очень похоже на то, когда человек пересилит острый голод, переживет его и когда, наконец, подходит к столу, даже к самому желанному блюду не хочется и притрагиваться. Голод высушивает желудок и унимает желания. А тут еще никто и не зовет к столу…

Маше неожиданно подселили одинокого мужчину, инвалида, в прошлом подполковника из СМЕРШа, продолжавшего, тем не менее, служить в государственной безопасности на какой-то маловажной должности уже без офицерского аттестата.

Звали его Владимиром Арсеньевичем Подкопаевым. Он сразу же рассказал, что вся его семья погибла под Орлом, попав под артиллерийский обстрел своих же орудий. Жена и двенадцатилетний сын решили, что им безопаснее будет загородом, в бывшем именьице одного малоизвестного дореволюционного писателя из разночинцев, в доме которого жена подполковника до войны работала экономкой и хранительницей его и еще какого-то более важного творческого архива. В имение угодило сразу несколько мощных снарядов, выпущенных по ошибочной корректировке реактивной артиллерией, и жена Подкопаева, сын и теща, которую они взяли жить с собой, там и остались навечно. Только после войны разобрали руины и нашли лишь два истлевших тела. Кому из них они принадлежали, понять было уже невозможно.