Андрей Бинев - Тихий солдат

Он не появлялся у Маши пять дней, не давая о себе знать никоим образом. Возможно, Павел так бы и не пришел, но Маша сама прибежала к нему как-то вечером на Малую Лубянку, в общежитие, и, горько плача, повинилась в том, что чуть «не дала слабину», чуть не уступила в большем, нежели в выпивке, инвалиду Подкопаеву, и все потому, что очень жалко его, да и сам Павел повинен во многом – ну, где от него внимание, где вообще их любовь, куда она делась, если вообще и была когда-нибудь в природе.

Павел сначала молча слушал, злясь и на себя, и на Подкопаева, и на нее. Потом ему невыносимо стало жаль Машу, несчастную, одинокую, запутавшуюся в себе самой и в нем, в таком простом, и, как ему казалось, без причуд, человеке. Он нежно обнял ее и поцеловал в макушку, в растрепанные, усталые, истонченные волосы. Маша тогда осталась у него, а Подкопаева поклялась не пускать дальше кухни и общественных мест, и не только не пить с ним, но и ему запретить делать это при ней.

– У тебя ничего не выйдет! – недоверчиво покачал головой Павел, – Пусть уж пьет, коли хочет. Фронтовик все же! И мужик! Но ты с ним не пей. Никогда!

Подкопаев в следующий раз встретил Павла хмуро, молча прошел, хромая по коридорчику от кухни и держа очень торжественно впереди себя старый, нелепый медный чайник. Это было уже поздним вечером, а очень ранним утром, когда Павел уходил на службу, а Маша еще спала, вдруг выскочил, раскачиваясь, из своей комнатенки и схватил Павла за рукав:

– Солдат! Земеля! Ты не серчай…! Я того…от тоски я! Ну, мужик же! А она баба! Одна да одна! Ну и…подумал вобщем… Но теперь всё! Отрубил! Прости, Паша! Не со зла же…

Павел усмехнулся краем губ и чуть заметно кивнул. С тех пор они с Подкопаевым только здоровались, иногда даже и вполне сердечно, но никаких разговор между ними больше не было – ни об этом, ни о чем-либо еще.

Может быть, в дальнейшем всё как-то сложилось бы иначе, не встреть Павел в третий раз человека с нежной родинкой на виске.

В середине апреля 1948 года, в теплый, свежий, солнечный день, он вышел из караульного помещения, что у Боровицких ворот Кремля, и с удовольствием сощурился на нежно голубеющее весеннее небо. Его неожиданно заменили в карауле, дав выходной до субботы – на службу наконец вышел долго болевший тяжелой простудой один из сменных часовых и теперь командир, как будто в отместку за вынужденное отсутствие в течение двух недель, поставил его на внеочередное дежурство.

Павел пошел уже было в сторону одного из служебных выходов, думая, что дождется Машу и вечером они поедут в Сокольники или в Парк Культуры, и он выпьет там пива, а ее угостит чем-нибудь сладким, а потом поедут к нему и останутся в его комнате на Малой Лубянке. В такую расчудесную погоду не хотелось не только видеть постылую, унылую физиономию пьяницы Подкопаева, но даже и помнить о его существовании. Поэтому ночевать надо будет у него в общежитии, тем более, все вахтеры о Маше многое знают и даже вскакивают со стула, видя ее у входа, приветливо козыряют, «едят», как положено, верноподданническими глазами – все же кадровица, да еще в майорском чине! И к Павлу, зная и о его службе, относятся с демонстративным уважением, несмотря даже на его скромное звание.

Поглядывая с добром на шумную стайку худых воробьев, Павел бодро вышагивал по брусчатке. Он с наслаждением ощущал в себе силы, которые обычно приходили к нему каждой весной: мышцы плеч, груди, рук, ног были в постоянном, энергичном напряжении, голова прояснялась, зрение, и без того острое, становилось еще острее, обоняние поражало своей неожиданной утонченностью, отчего даже ноздри раздувались, как у пса, вышедшего на охоту.

Он на мгновение замер, подумав, что надо бы заглянуть перед тем, как уйти, в белую кафельную уборную, предназначенную караулу, офицерам полка и специальной охране МГБ. Павел энергично развернулся и торопливо пошел в сторону одноэтажного белого домика с двумя широкими форточками под крышей, деревянной дверью и коротким козырьком над ней с неожиданно изящным литым плетением по бокам в виде клиновых листочков. В двадцати шагах перед ним в ту же сторону шел стройный, подтянутый майор. Павел подумал, что надо бы дождаться, когда тот выйдет, чтобы не смутить в уборной, но тут же с раздражением на себя самого отбросил эту мысль – пора бы уж привыкнуть, что тут главное не звания, не должности, а степень ответственности и серьезности каждого, кто допущен до этой территории и даже до служебной уборной.