Андрей Бинев - Тихий солдат

Все это, и ириска, и тонкий, изящный изгиб спины, и крепкая молодая шея, и бритый светлый затылок что-то еще очень остро напомнили Павлу, словно его кольнуло в сердце иглой.

Офицер чуть повернул голову, и неосознанная поначалу боль от того укола вдруг окатила сердце жаром затаившейся памяти, страхом пережитого, но и желанным восторгом роковой встречи и непреходящей ненавистью. Павел ясно увидел нежную, синюю родинку величиной с горошину на виске у майора.

Офицер обернулся и его глаза, холодные, строгие, неотрывно уставились на Павла. Что-то тут же согрело их какой-то далекой мыслью, но немедленно и сузило, точно для прицела. Майор, перекатывая за щекой ириску, чуть наклонил к левому плечу голову и вдруг его губы поползли в мстительной усмешке.

– Ты! – почти радостно вскрикнул офицер.

Павел отшатнулся, но майор успел подскочить к нему и ухватить рукой за незастегнутый на две верхние пуговички ворот форменной гимнастерки.

– Что ты тут делаешь, мерзавец! – злобно зашипел майор, больно упираясь костяшками кулака Павлу в кадык, – Ушел тогда на Косе! Теперь не уйдешь! Шпион! Сволочь!

Он по-прежнему не помнил о первой их встрече.

В голове у Павла помутилось, зашлось горячим ожиданием скорой развязки – и эта ириска (уж не из тех ли, что отнял тот же человек у него под Кенигсбергом! их тогда ведь ой как много было!), и холеные, длинные пальцы, и синяя горошинка на виске, и мельница под Ровно, и хрипящий, умирающий Куприянов, и мечущиеся под предательским огнем разведчики, и трибунал, и штрафрота с жаркой болью в развороченном взрывом животе и покалеченном боку сзади, и встреча на Куршской косе, и ранец с пистолетами, и немецкий вездеходик, всё, всё это внезапно взорвалось у него в памяти, как смертельная смесь, способная разнести сознание на мелкие кусочки.

В кармане галифе был все тот же кастет, отнятый когда-то у молодого немецкого солдата. Это оружие уже пригодилось ему один раз ночью в Москве и всегда тайком хранилось в кармане для охраны самого товарища Сталина. Но вот, значит, для чего оно было дано ему судьбой в действительности! Для последнего, так долго ожидаемого, боя и в то же время, казалось, совершенно невозможного.

Павел стремительно сунул руку в карман и по привычке точно попал пальцами в гладкие кольца трофейного немецкого кастета. Рука знала все самые мелкие детали жестокого инструмента. Сердце зашлось от притаившейся в кастете звериной силы смерти и от горячего предчувствия страшной беды. Кулак инстинктивно сжался, и обтекаемый упор изящной стойки кастета тяжело и призывно впился в сухие подушечки ладони.

Майор, теперь крепко сжимая его плечо, отпустив перед тем ворот гимнастерки, быстро отвернулся и потянул руку к крану, из которого все еще звонкой струйкой бежала вода. Он обхватил тонкими своими пальцами белый керамический вентиль и ловко закрутил его. В то мгновение, когда майор рывком повернул голову назад к Павлу и когда знакомая до боли темно-синяя родинка, нежно и доверчиво, словно спящая бархатная мушка, очень близко затемнела на его бледном виске, Павел с выдохом выдернул руку из кармана и коротко, метко саданул кастетом в ту самую мушку, что много раз видел во сне.

Голова майора дернулась почему-то навстречу кулаку, а не от него. Висок с родинкой беззвучно провалился вовнутрь и из мгновенно образовавшейся глубокой ссадины стрельнуло густой черной кровью. Глаза майора закатились под лоб, и он тяжело рухнул на пол.

Павел отступил на шаг, оглянулся. В уборной никто так и не появился. В высокое прямоугольное окошко по-прежнему весело, по-весеннему, стреляли легкие лучики утреннего солнца. Он медленно присел над безжизненным телом майора и почему-то сразу поискал глазами ту нежную родинку. Но ее уже не было видно под вязкой, свежей кровью убитого им человека. Майор тихо лежал лицом вниз, раскинув в стороны руки с тонкими длинными кистями и музыкальными пальцами. Челка свисала со лба, свеже-подстриженные по последней моде волосы легко и беззаботно шевелились от ветерка, выбивавшегося из-под плотно прикрытой двери уборной.

На откинутую узкую форточку почти под потолком бойко, весело сел худой московский воробей и острым, любопытным глазом стрельнул вовнутрь помещения. Павел испуганно вскинул голову. Их стремительные взгляды, сильного еще молодого человека в особенной, франтоватого покроя, сержантской форме и мелкой птахи из плебейского рода городских крохоборов, встретились. Воробей опасливо вздрогнул и тут же вспорхнул; полетел собирать свои жалкие крохи.