Андрей Бинев - Тихий солдат

На кухне уже, за чаем и печеньями с маслом, глубокомысленно басил:

– На Петеньку похожа наша Верочка! И имя вы ей хорошее дали! Ты у нас Надежда, она – Вера! А я вам за мать их Софью буду, и божья любовь между нами… Вот так и есть – Вера, Надежда, Любовь… Славно, однако, вышло…

– …и мать их Софья! – весело, с оживленным, непривычным для Маши, взглядом, рассмеялась Надя.

Маша улыбнулась, а старик смущенно потер переносицу, но его и без того ясные глаза посверкивали счастьем.

– Я ведь в Троицк как поехал…, – гудел уже позже Смирницкий, – В июле сорок пятого, как демобилизовали нас, сел на первый же поезд в сторону Урала, на который место достал…, да и денег-то у меня было всего ничего…, и говорю себе: «поеду-ка в Челябинск, в тех местах я до войны был, там и похоронил свою Аннушку. Без единой копеечки сошел с эшелона и сразу в местную епархию. Поведал там свою историю…, и что не расстрига сказал…, поняли меня… Говорят, искупил служением на благо и во здравие русских воинов… Думали сначала крепко, а потом уж благословили! Слава тебе, Господи! Езжай, говорят, в Троицк, тут, мол, неподалеку, при храме диаконом будешь, батюшка там славный, старенький, тоже вдовец. А городишко этот, Троицк, еще при Екатерине Великой царскими милостями одаривали. А уж потом-то! Знаменитая ярмарка была! По улицам, представьте, верблюды ходили…, их туда киргизы с дорогим восточным товаром пригоняли. Говорят, дикий народ, а какой же он дикий, коли знал куда товар вести, да какой! Нижегородцы даже тамошним товарам завидовали! Иностранцы приезжали, и немцы, и даже англичане с голландцами всякими! Глядели, языками цокали! В салонах по-французски говорили! Гувернантки, музыканты…! Вот ведь как было! А тамошние купцы, в числе которых все больше были татары, ездили по России, ревниво присматривались. Как увидят чего-нибудь диковинное, денежки из мошны вынимают и точно такую же диковину у себя заводят. Вот архитектура там вся и разнообразная, точно мозаика со всей Руси… Вроде как великие родители прислали в маленький провинциальный городишко своих малых детишек погостить – формы те же, а размеры детские. Но потом…сами знаете…революция, гражданская война…, все большие магазины…по питерским чертежам были сделаны!.. закрыли. В них уж и торговать-то стало нечем! Старый народ разбежался, зато прибыл всякий новый. Все больше рабочие… Заводики, фабрички…, вместо ярмарок да купеческих мануфактур… И людишки по-другому стали думать, торопливо…, назад не оглядываясь. Где уж тут о Боге размышлять! Хоть о нашенском, хоть о татарском! Некогда стало! …А он ведь у нас один, да вот мы только все разные… И снова война. Народу ушло ужас сколько! Вернулись назад немногие, больше…всё калеки. Летом на улицах пылища, весной и осенью не пройдешь, не проедешь от грязи, телеги и даже автомобили по брюхо утопают, разве что, зимой, по санному пути…

– А горы там высокие? – Надя слушала внимательно, серьезно.

– Да какие ж там, горы! – рассмеялся Георгий Ильич, – Одно слово «Южный Урал»! Холмы! Сопки по-ихнему! А рядом с городом есть водяные мельницы…, чудные, будто маленькие дворцы. Хорошо! Скалы имеются…, стоят, точно часовые. Это еще от седой древности осталось. А дальше сплошь казахские степи. Вот так! Но главное – люди! Хорошие люди… Руки у них прямо золотые! За что ни берутся, всё сделают! Я там душой отошел! С татарами даже дружен…, хоть они и не нашей епархии люди…, не прихожане… У них своё имеется… Но все люди трудолюбивые, мирные. Ни словом, ни делом не обидят… Уважение, опять же, взаимное… Эх, кабы так везде…!

Старик внимательно посмотрел на Надю и вдруг спросил, не ожидая, впрочем, ответа:

– Поедешь со мной? Как дочка…, а Верочка мне вроде внучки. Будем там нашего Петю дожидаться… Знаешь…, мне Павел Иванович очень подробно все прописал. Мы, пожалуй, и Петину матушку заберем. У нас там доктор свой есть, психиатр, из старых еще…, добрейшей души человек! Он и не таких поднимал. А мы с вами одной семьей заживем! Я уж и благословение в епархии получил. Матушки у меня нет, зато доченька с внучкой будут. И мне помощь…

Надя смотрела на него с нежностью и улыбалась, а время от времени несмело дотрагивалась до руки и поглаживала. Маша заметила это, отвела глаза, вздохнула тяжело. Ей в том чудном краю, в пыльном, душном, а то и снежном, морозном, места не было. Она – станция, гостиница, теплый временный уголок. Она – не дом! Даже для Павла не дом, как видно. Не стать бы полустанком…