Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Я возвращался…

Задержку я объяснил различными трудностями моей миссии, это было принято всеми — дядей Иннокентием Андреевичем, Наташей… Правда, в ее глазах все же мелькало какое-то сомнение… Женщины вообще чутки к такого рода вещам… Деньги мы разделили. Дядя передал долю и тому библиофилу, у которого была найдена эта книжка. Ну а я свою долю отдал вдове Александровича, на открытие разорившегося кафе, но из дела вышел. Устроился работать истопником в одной портовой конторе. Потом ходил матросом на барже по заливу. Наташа была разочарована всей этой историей. Хотя я и объяснял, как мог, причины, заставившие оставить бизнес, эту воронку, затягивающую тебя с потрохами. Не знаю, может, где-то на западе все и по-другому. Но не у нас.

С Калерией Степановной мы переписывались и перезванивались. Заочно она познакомилась с Наташей. Потом переписка внезапно оборвалась…

Но все-таки мне пришлось снова вступить в дело, когда дядю хватил инсульт. Он убедил меня, что переплетная мастерская погибнет в чужих руках. Ну а я просто хотел таким образом помочь дяде справиться с недугом, с тоской надвигающейся смерти.

Переплетное дело меня понемногу увлекло. Да в конце концов все пропало, мастерскую сожгли. Наташа исчезла. Не знаю, как это произошло, что это могло быть. Вначале была надежда, что она вернется, что ей просто захотелось где-то пожить одной… Сбегают же подростки из дому. Потом возвращаются. Но увы.

И вот где завершилось это долгое путешествие из Петербурга в Париж и обратно.

Валя глубоко вздохнула и протянула:

— Дя-я-дечка-а…

— В Японии, — сказал Вася, — сбегают и взрослые. Если что-то не получается, работу потерял или нет перспектив, то и сбегают, прячутся, бомжуют.

И Вася задумчиво посмотрел на Валю. Она повела плечами, поправила волосы.

— Дядечка, — сказала Валя, — а как жа та художница-то?

Митрий Алексеевич развел руками.

— Не знаю.

— И ты не жалеешь? — спросила она.

Митрий Алексеевич молчал.

— Может и жалею, — наконец произнес он. — Но если все повторить, то поступил бы так же. Не бывает выбора без сожаления. Вегда будешь думать: а что мог бы увидеть, пойди по другой дороге?

— Хых, уж точно увидели бы побольше, чем здесь, — сказал Вася.

— Да? Не думаю.

— Но вам же здесь скучно, — сурово заметил Вася.

— Птицы не дают скучать, — откликнулся Митрий Алексеевич. — И «Радио Хлебникова», река… И даже ненайденный «Сундук птиц с Серебряной горошиной».

— Но в любой момент тут все может измениться, — не отступал Вася. — Приедет какой-нибудь чиновник или олигарх — да и просто купит это имение и заведет свои порядки. Здесь в любой глуши никто не застрахован от произвола, зараза. А вот тот садовник, я уверен, застрахован больше… Хотя и там паук чиновник плетет свои интрижки. И олигарх ему в помощь. Да еще журналюги, художники, вся джаз-банда работает над имиджем нового рабства. Маркузе уже давно вскрыл точным ударом скальпеля суть этого рабства. — Вася почесал ухо. — Но никто как будто и не слышал.

Митрий Алексеевич взглянул на него и меланхолично спросил, в чем же эта суть.

Вася ответил:

— В том, что дело уже не в покорности и тяготе труда, а в статусе бытия. И статус этот — простого инстрлумента, вещи. Человек — вещь и инстрлумент. Как отверлтка или пассатижи, лампочка и батарейка. То есть — одномерный человек. Так и называется его главная книга.

Митрий Алексеевич поправил фитиль в лампе, подкрутив колесико. Налил в стакан остывшего чая, попил. Достал кисет, трубку и начал неторопливо набивать ее длинным табаком.

— А я слышал, что плоский и одномерный человек — это матерьялист и атеист, — проговорил он. — Ты говорил о скуке? Наверное, по-настоящему скучна жизнь как раз такого человека. У верующего человека всегда есть иное измерение, он не распят природой.

— Хых, распинают-то все верующие. И Христа они же приколотили.

Валя перекрестилась, зашептала что-то.

— И все не угомонятся. Нас с Вальчонком тоже распяли бы.

— Вас? За что?

— Ну ладно, меня одного точно распнут…

— Да за что?

— За анархию.

Митрий Алексеевич рассмеялся.

— Да ладно наговаривать на себя. Анархистов сейчас вроде не трогают. И монархистов. Да и всех.

— Вы, Митрий Алексеевич, живете здесь, как на необитаемом острове, — сказал Вася. — Вам, может, и хорошо. А мне, нам надо уходить дальше.

— Да кто за вами гонится?

Вася молчал, лыбился, зыркал по сторонам.