Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Валя жалко улыбалась, оскальзываясь на глине, но крепко прижимая кролика. Вася подгреб к берегу, продолжая смеяться. Валя кое-как села, намочив полу куртки. И Вася налег на весла, смеясь. Течение подхватило черную резиновую лодку, потащило за собой. Вася смеялся, а по щекам Вали катились слезы.

— Ну чего ты, Вальчонок?! — крикнул он сквозь смех и ветер.

— Жа-а-лко дядечку-у, Фася-а-а…

Но Васе не было жалко ни Птицелова, ни его друзей, ни этой Кургузовки. Его манили другие берега, иные песни…

И вдруг на них и нанесло какое-то щебетание, и Валя засмеялась сквозь слезы:

— Ху-ууугу! — воскликнула она. — Птички-пташки! Стратим и сирин! Гуляйте вволю!

Тут Вася перестал смеяться.

— Вальчонок, ты чего… Погоди…

И догадка пыхнула в его глазах синевой.

— Ты… ты… Вальчонок, выпустила птиц?!

— Аха! — отозвалась Валя, уже сияя.

И Васе ничего не оставалось делать, как вновь зайтись своим дробненьким заразительным смехом.

— Стратим, сирин и Зарагоза! — крикнула Валя, запрокинув лицо к небу.

— Ты настоящая анархистка, Вальчонок! Никаких решеток! Хватит! Начинается новая эра!.. Мы ее провозгласим, погоди, только доберемся до свободных стран.

И они плыли по реке, бликующей мелкими солнечными волнами. Вася греб сильно, порывисто — засиделся, а теперь рад был поработать на вольном воздухе.

Плыли они до фиолетовых сумерек, высадились на пологий берег, зажгли костер, повесили кастрюлю на проволоке. Вася начал рубить ветки на постель прихваченным у Птицелова ржавым пожарным топориком. Хотел и шалаш строить, но передумал, глянув вверх: на небо восходили звезды.

Улеглись они уже поздно, поужинав пшеничной кашей со ставридой в томате. А чай не пили.

И проснулись они на берегу, затопленном солнцем. Свистели птицы. Кролик щипал какую-то зелень, шевеля рваным ухом.

— Давай умываться, — потребовал Вася.

Валя отнекивалась, но в конце концов уступила и присела на корточки у воды. На завтрак они сварили вермишель, а потом заварили и чай в той же кастрюле. Вася сетовал, что не прихватил чайник. Теперь мучайся с одной кастрюлей. Ладно, хоть ложки не забыл.

— А дядечка не погонится за нами? — спрашивала Валя.

— Не знаю, — отвечал Вася.

— А чиво он сейчас делает?

— Трубку курит и на изразцы смотрит… Вот лампу-то зря взяла. Может, электричества так и нету.

— А мы как в темноте? Я боюся.

— Ладно, хватит говорить. Свистать всех на палубу!

И, погрузив свои пожитки, они отчалили. Вскоре впереди на правом берегу показалась деревня. Вася перестал грести.

— Черлт, что делать?..

— Плыть, Фася.

— А они нас увидят.

— Так и чиво?

Вася досадливо крутанул головой. Но пока он раздумывал, лодку сносило к деревне. И уже терять было нечего. Вася взялся за весла. Деревня была небольшой вроде бы. Дома стояли вразброс, ближе к воде всего две избы. Людей не видно было. Но собаки лаяли. Вася начал грести энергичнее. Да так и не удалось им проскочить незаметно. Из сарая вышел старик в зимней шапке, безрукавке. Сдвинув шапку на затылок, щурясь, он приложил корявую ладонь ко лбу, глядя на лодку.

— Здрасьте, дедушка! — крикнула Валя.

Вася на нее шикнул.

— Здрасьте, здрасте, — отозвался старик. — Куды плывем?

— Да так, — ответил Вася, упреждая Валю.

Старик кивнул.

— Пёхом — куды глаза и язык доведет. А по реке — куды она, — сказал он. — Значит, в Киев, к фашистам.

Вася перестал грести.

— Не-а, дедуля, — все-таки влезла Валя в разговор, — мы в Елисейские Поляны.

— А? Где ж такие?

— В Париже, дедушка, в Париже, — с шиком ответила Валя.

— Во как? — спросил дед, усмехаясь. — Ну так там тоже фашизм.

— В Па-а-риже? — переспросила Валя.

Дед кивнул.

— Всюду. Надо снова браться за винтовку, — добавил он и поплевал на ладони. — Да старуха не велит. А то бы я им показал Рейхстаг номер цвай!

— Фашизм, дед, он вот здесь! — не удержался от реплики Вася и постучал себя по голове.

Дед еще добродушно улыбался, как вдруг перестал и, сдвигая брови, спросил, ведя лодку глазами, поворачивая голову:

— Так это… ты мне что? Сюда винтовку и направлять рекомендуешь?

И он приставил указательный палец к виску.

Вася не отвечал, жалея уже, что заговорил.

— Ах ты… поганец! — крикнул дед. — Да я сейчас мотор к своей лодке примчу! И устрою тебе Цусиму!

А на берегу действительно лежала плоскодонка. Вася налег на весла, и деревня уже осталась позади. Скрылся из виду и старик.