Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Гуль-мулла: «Достаточно! Мотшекерам! Что значит — спасибо. Действительно хочется лечь под дерево и заснуть. И только пусть это будет мировое древо. И сон длится несколько кальп, как говорят индусы. Нет, это я хватил лишку! Ведь кальпа — четыре с чем-то миллиарда лет. Довольно и одной кальпы. Что знаменует день Брахмы. За которым следует великая ночь, уничтожающая все и главное — злых демонов. Очана! Мочана! Но кто поручится, что тогда будет все по-другому? Ок! Ок! Великий поток! Но все-таки я не отказался бы пробудиться в то первое утро и вдохнуть самый свежий воздух Земли».

Гуль-мулла: «Хорошо поют акыны-сновидцы, берущие силу на той стороне луны».

Ведущий: «Леонид Федоров и Владимир Волков, „Языческая песня“ из их альбома „Сноп снов“».

Гуль-мулла: «Суфийский музыкант позапрошлого и прошлого веков Хазрат Инайят Хан, выступавший и на западе, в том же Париже, где он познакомился с Дебюсси, которому он, по словам сына, Хидайята, подарил несколько мелодий, говорил, что сон — это чудо и феномен ума. Во сне нам блещут зарницы интуиции. Но интуицию искажает воображение. И в снах, как в мусорной куче, надо еще отыскать случайно выброшенную жемчужину. Но нет бессмысленных снов, заявлял прославленный певец и музыкант».

Звучит голос самого Хазрат Инайят Хана, его короткий призыв к молитве, который тут же прерывается музыкой и пением сквозь потрескивание.

Ведущий Сказчич-Морочич: «Это игра и пение самого мастера?»

Гуль-мулла: «Очана! Мочана! Да! И разве это не похоже на тот сон о верблюде и жеребце? „Полная коллекция архивных записей тысяча девятьсот девятого года. Калькутта“. Тридцать одна классическая мелодия и песни, записанные профессором Инайят Ханом в Калькутте в девятом году прошлого века. Долгие годы пластинки считались утерянными, но были обнаружены в Лондоне в тысяча девятьсот девяносто четвертом году и переведены в формат CD. Как будто кому-то — ну, Дебюсси или сыну Льва Толстого Сергею Львовичу, а также Александру Скрябину — приснился этот удивительный музыкант, когда он приезжал и несколько месяцев жил в России, и нам поведали о нем, а мы с почтением выслушали и подумали, что да, очана, мочана, дивные бывают сны. И вот — нас догоняет всадник времени с двумя пластинками».

Снова звучит музыка, но уже фортепианная.

Гуль-мулла: «А это русские звуки его сна, в России он писал музыку к балету „Шакунтала“…

Но даже и сор снов надо ценить, говорил он, ибо на экран ума не выходит ничего, что не было бы укоренено в сердце, в его почве. Очана! Мочана! Ай, хорошо сказано. Сны и есть цветы.

И он разбирал некоторые сны. Сны об удушье — вид психического беспорядка. Сны с полетами — желание души вырваться из темницы ограничений земной жизни. А когда спящий поет, то его душа танцует».

Гуль-мулла: «Он различал вид снов зеркальных, где все наоборот, и даже верх перепутан с низом. И такой сон — абсолютная противополжность того, что было, есть и будет. А вообще, на чем ты сосредоточен, то снится: высокий, низкий, внутренний, внешний планы бытия. Понять сны — открыть секреты жизни.

Ну да! Сны исполнены метафорической силы. Сразу не разгадаешь смысл того или иного предмета. Но мгновенно чувствуешь: он есть. И оттого эти прогулки в пространствах бессознательного так интересны.

И что-то подобное порой случается в дневной реальности. Не кажется ли странным — вот это окно? Окно, за которым шумит улица, ходит солнце, океанический шар огня, — и в его сполохах видна надпись, чернеет или желтеет слово „ Хлеб “, — и ты его понимаешь, ты даже чувствуешь запах хлеба и можешь вспомнить много других слов об этом слове, слов, складывающихся в стихи, песни и молитвы.

Хлеб, Стекло, Воздух … Еще немного усилий — и наконец все поймешь.

Похожий эффект зачастую возникает и при чтении рассказов, стихов и романов. Логика логикой, но в большинстве своем авторы опираются как раз на бессознательное. Возьмите „Дон Кихота“ или „Моби Дика“. Герои странствуют в просторах бессознательного, точнее цель их странствий — некое порождение бессознательного. Кит или ветряные мельницы только во сне могут преисполниться такой значительности, буквально превратиться в мощные символы.

Ученый муж на западе толкует: „Разве не верно, что когда вы охвачены глубокой страстью, то предметы уже не производят на вас прежнего впечатления? Вы чувствуете, что все ваши ощущения и представления посвежели и вы словно переживаете второе детство. Мы испытываем нечто подобное во сне, когда нам снятся самые обычные вещи и, однако, все проникнуто звуками какой-то особенной музыки… Надежда доставляет нам большое удовольствие… потому, что будущее… предстает одновременно во множестве форм, одинаково заманчивых и одинаково возможных… Идея будущего, чреватого бесконечными возможностями, богаче самого будущего. Вот почему в надежде больше прелести, чем в обладании, во сне — чем в реальности“.