Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Снова звучат Бранденбургские концерты, а Сева Миноров выводит по этому фону птичьи трели, как будто быстро взмахивает кистью с красками. Впечатление — ошеломляющее…

Сева Миноров: «Ну а спутником в этих поездках еще на мотоколяске и был я, малец. Как же тут не поймать птичий флюид? Выезжали мы засветло, старались остановиться на речке или озере. Ведь дядька еще и рыбаком был страстным. И вот он настраивал рогатки, закидывал удочки, а неподалеку раскидывал сетку для пернатой добычи, и тут уже я был незаменим, сидел с сеткой, ждал, а дядька тем временем выдергивал окуней и плотвиц…»

Слышен как бы сонный крик цапли, потом словно биение мелких монеток, резкий свист. Удивительно полная картина раннего туманного июльского утра.

Сева Миноров: «Вот так-то все и началось… „Окушка“ после смерти дяди досталась мне, теперь я на ней езжу по окрестностям, ловлю птиц да рыбачу помаленьку… В одной книжке вычитал про древний способ ловли: вонючим ясенем. Им глушили рыбу. Бросали в воду, рыба дурела, всплывала, ее и хватали.

Мечта рыбака! Приехал на Днепр, поставил палатку, наскоро сварганил чай, нарвал листьев вонючего ясеня — и к реке. На ужин варишь уху с перловкой, картошкой, молодой крапивой, перцем. А то ведь сидишь с удочкой и только комарье кормишь. И ни поклевки!»

Доносится голос кукушки — из каких-то туманных речных далей…

Сева Миноров: «Над Днепром в черемуховых волнах носятся кулики, сверкают белизной чайки. А тут промчались два реактивных зимородка. Давно их не встречал! Зимородок всегда вызывал у меня удивление скоростью, раскраской. В наших лозинах такая радужная палитра редкость. Посланцы страны радуг. В другой книжке написано, что радуги живут на севере. И у каждой из них по две головы.

— Эй, братцы зимородки! — окликнул смело.

Мол, нельзя ли договориться, не станут ли они проводниками в страну, где живут радуги?

Они мчались на бреющем полете. И ответили мне трелью…»

Разносится довольно звонкая живая трель: чричричричрит!..

Сева Миноров: «Как это перевести, я не знал, но был в восхищении. Ведь зимородки известные молчуны, почти как аисты.

И — уже нет их. Да и что ты можешь им предложить?

Не клюет рыба. Вода в Днепре мутная.

Здесь можно и крикнуть. Мои соседи Соловей, Кукушка, Коростель. И мне они симпатичны бесконечно, многажды симпатичнее соседей в бетонной коробке, из которой я наконец вырвался на природу. Там из-за одной стенки доносится шум водопада с малопривлекательным названием Сливной Бачок. Из-за другой — изуверская музыка. Сверху — бизоньи бега. Снизу — перепалка. Ну а тут…»

Раздается гулкое кукование, потом настоящие коленца соловья.

Птицы за сеткой начинают отрывисто отвечать. Митрий Алексеевич смеется, бормочет: «Ну, Сева!..»

Сева Миноров: «Но и наша земля представляется в такие моменты сказочной.

К востоку от города Красных башен есть гора, лес, там живет одинокая старуха, по весне повязывает рушник на старой рябине, кладет творог, — жертва русалочная; у старухи куры и козы; в километре к западу Родник, глубокий и сильный, окунешься в него — враз забудешься, как будто родился заново, и у тебя новое тело и новое сердце, снова начинай квасить, пускайся в загулы, дыми табачищем. В двух километрах к югу — Дуб, завязанный сольным ключом, в нем сокрыта музыка местности, а может и всего мира, поздороваешься за сук, покрытый мхом, — станешь музыкантом. По крайней мере однажды там точно звучала музыка — играла на флейте дочка одного литератора, да вы его слышали уже здесь с рассказом о Белом, и звуки вплетались в старое тело, в кору и мох Дуба. Приди и приложи ухо к нему — может, услышишь.

Дальше на юг — вдоль ручья Городец — усадьба Лесли, первого партизана России, воевавшего с Наполеоном. Усадьбы уже и нет. Но старый парк остался. Войдешь в него — и прежнее время учуешь, мелькнет белое платье барышни — а она уже в кувшинку превратилась на запруженной речке Ливне.

Повернешь на восток, и там будет Славажский Никола, руины. По весне старые сады зацветают, особенно одна яблоня — стоит теремом. И вокруг никого. Только голоса птиц, дроздов, соловьев и иволог. Да иногда в парке в кронах кленов и дубов петь женщина начинает. Что за женщина, неизвестно. Голос молодой и тоскливый. Во времена польско-литовско-русских войн там стоял острог. И недалеко была усадьба шляхтича Григория Плескачевского, прародителя поэта Твардовского, — Плескачи, а в те времена — Полуэктово.