Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Мать сурово подобрала губы и сухо ответила:

— Не за этим , а за дочерью! Разницу чувствуешь?

— Нас они не позовут — и не надейся. — Отец хлопнул ладонью по столу. — Кому ты там нужна? Ему? Или дочери своей? Так и ей ты давно не нужна! Не заметила? — Он вышел из кухни, а мать еще долго сидела в темноте и тихо плакала. Все было правдой. Муж сказал то, о чем она и подумать боялась. Только стало ли ей от этого легче? Нет, ни минуты — стало еще тяжелее.

«На что я рассчитываю, дурочка? — подумалось ей. — Костя прав. Прав, как всегда. Это я, дура, всю жизнь на что-то надеюсь, все за чистую монету принимаю».

Кира по-прежнему не замечала того, что происходило вокруг — в середине июня окончательно установилась жара, да такая, что старожилы ничего подобного не помнили. На улицах плавился асфальт, Москва задыхалась от жара и смога. По ночам было особенно невыносимо — распахнутые окна прохлады на давали, асфальт, стены и крыши домов не успевали остыть за короткую и светлую ночь. С раннего утра солнце нещадно палило.

Мишка слушал «вражеские голоса», ловил сводки погоды и бурно радовался:

— Кирка! У нас — двадцать два! Ты представляешь? Вот погодка!

Кира молчала: «У нас, ага. А что еще скажешь?» Она удивлялась, что Мишка не созванивается с Семеном — как же так, они ведь скоро приедут. Все ли там в порядке, все ли по-прежнему в силе? Нечего не поменялось?

Муж небрежно отмахивался:

— Да все в порядке! Что названивать, Кир? Три дня назад говорили, тебя не было дома. Конечно, все в силе! А как по-другому?

«Ну и ладно, — успокаивала она себя. — В порядке, и слава богу. Будет как будет».

Отъезжанты устраивали проводы — было так принято. Кто-то — если позволяла квартира — «провожался» дома. А те, у кого были средства, снимали кафе или ресторан — в зависимости от толщины кошелька. В квартире в Медведках не было ни места, ни посуды, ни стульев со столом. Решили найти недорогое кафе.

Принялись составлять список гостей. Конечно, родители. Вторым номером — Зяблик. Пара Кириных подруг — одна школьная, Алла, и две институтские — Света и Галя. Мишкины одногруппники, Дима и Стас. Ну и самые близкие «отъезжанты». А вот их набралось прилично, аж четырнадцать человек. И еще коллега Лерочка. Лерочка, к слову, очень им помогла — ее свекровь работала заведующей секцией в универмаге «Москва». Знакомство более чем ценное — волшебное. Она и помогла собрать «узелок» — югославские зимние сапоги Кире, австрийское пальто — там такая зима, что проходишь в демисезонном! — косметика кое-какая на первое время, пока точно не будет денег. Польские духи — на французские Кира денег пожалела: «Обойдусь». Джинсы и куртку Мишке — отличную теплую «аляску». «А разве такая нужна? — робко спросила Кира. — Вы же говорили, теплая зима». Тетка обиделась: Кире тут такое предлагают, а она еще и недовольна!

Народу получалось много, на такие деньги они не рассчитывали. И снова спас Зяблик — сообщил, что икрой, рыбой и мясными деликатесами он обеспечит. И вправду приволок огромного, метрового, осетра и банку черной икры — килограмма на полтора. Ну и еще всякой всячины — сухую колбасу, огромный целиковый окорок и здоровенный шмат буженины.

Кира, совсем не спавшая в последние дни, выглядела ужасно — от зеркала правды не скроешь. Похудела на шесть килограммов — раньше об этом мечтала, а теперь ей это не нравилось. Не стройности прибавилось — рахитичности. В парикмахерскую, конечно, сходила — прическа, маникюр, все как положено. А выглядела все равно плохо. Даже новое платье, щедрый подарок Лерочкиной свекрови, настоящее джерси нежно-сиреневого цвета, не платье — мечта, не спасало.

Родители сидели тихие, скорбные и пришибленные, как на поминках. Совсем ничего не ели — в тарелках опадала горка салата, жухли огурцы, заветривалась рыба. Сидели, как незваные гости, словно боялись, что сейчас их опознают и погонят прочь. Мать расстаралась — высокая «башня» на голове, залаченная до твердости, стеклянности, кримпленовый костюм в крупную розу, лаковые туфли. Отец парился в темном костюме — кажется, единственном, купленном сто лет назад, на сорокалетний юбилей. Костюм был давно тесноват, галстук давил на шею, и было видно, что он страшно мучается.

Кира подошла к нему и помогла снять пиджак, потом стащила и галстук. С жалкой улыбкой отец выдохнул, порозовел и на радостях хлопнул хорошую стопку водки. А мать сидела по-прежнему вытянувшись в струну, словно окаменела. С удивлением рассматривала незнакомых гостей дочери и не понимала, как надо себя вести — сказать тост? Какой тост, господи? Пожелать им счастливого пути? Да, наверное, надо. Только она так нервничает, что громко сказать не получится — голос, кажется, сел. «Поднять отца? — Она мельком взглянула на мужа. — Нет, не стоит. Он, кажется, уже вполне хорош. Да и нервничать ему не след — не дай бог что — гипертоник». Она судорожно глотнула воды, взяла себя в руки, медленно поднялась, чувствуя, как дрожат и руки, и ноги. Подняла бокал с вином, осторожно постучала ножом по бутылке, призывая к вниманию. Но ничего не получилось — по-прежнему гремела музыка, кто-то танцевал, кто-то пил, кто-то ел, кто-то курил, а кто-то бурно что-то рассказывал. Ее так никто и не услышал — ни стука ножа о бутылку, ни слабого, хриплого призыва. «Товарищи!» — начала она, и слава богу, что никто не услышал. Слишком нелепо прозвучало здесь это «товарищи». Ее никто и не собирался слушать — все были заняты своими делами. Да и какие особые тосты на проводах? Так, коротенько: «Ребята, удачи! Счастливого пути и легкой посадки».