Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— У лошадей раньше почки не болели, — чтобы поддержать разговор, сказал виноватый.

Глядя на то, с каким восторгом увлечения говорит обо всем этом Айязов, Душан подумал, что, должно быть, каждый человек знает две–три близкие и дорогие ему истины, одно–два воспоминания из прошлого, и всего этого достаточно, чтобы возбудить его, увлечь, сделать словоохотливым и смешливым, — для Айязова таким увлекающим стало воспоминание о времени князя Арифа, а в остальном, о чем он думает и спорит — «порче идей» или алгебре, которую преподает, — он живет лишь постольку, поскольку есть эта большая идея.

Хорошо еще, если тема, вокруг которой все его разговоры, окажется в конце концов не ложной, как у соседа Салима, о котором, смеясь, рассказывала как–то бабушка. Бабушка почему–то одна сидела в это время в комнате, как наказанная, и говорила, высунувшись в окно, всем во дворе, и сам рассказ ее тоже был как о наказанном.

— Сколько я его знала, лет пятьдесят, он все разговоры подводил к одному изречению. Любил произносить так, чтобы ошеломить. «Мусульманам вовсе не возбраняется пить. Даже в Коране говорится: «Пейте до тех пор, пока перестанете наконец различать черную нитку от белой…» Так мы весь век его слушали, удивляясь мудрости Салима, но однажды рядом оказался подросток, племянник мясника Гаиба. «Простите, — сказал он Салиму, — можно вас поправить: «Ешьте и пейте, пока не станет различаться перед вами белая нитка и черная нитка на заре…» Оказывается, речь шла не о том, чтобы напиваться как свинья. Только в дни поста ночью можете есть и пить вдоволь — так толкуется изречение. А Салим? Салима все перестали уважать с той поры и приглашать на свадьбы — ведь он лишился права на разговор, достойный внимания…

Болоталиев же, который коротко так и учтиво поспорил с Айязовым после сбора, гаждиванец, земляк Ямина. Душан, кажется, тоже разгадал его, когда увидел, что Ямин, ждавший, пока воспитатель появится в коридоре, играя, как земляк земляка, обнял Болоталиева, отряхивая с его рукава сор.

Болоталиев, не желая выделять Ямина, земляка, чтобы выдержать правила воспитания, сказал:

— Ладно, не липни ко мне, гаждиванец должен быть гордым и во всем впереди утонченного, изнеженного бухарца. Думаешь, мне было легко променять теплый дом на здешнюю мансарду?.. Терплю, став изгнанником жены… — В этом его неожиданном признании Душан почувствовал столько человеческого, что сразу же забыл о своем первом впечатлении, когда представился ему Болоталиев ворчащим по мелочам и надменным.

Вот таким успокоенным, привыкающим к интернату прожил Душан до воскресного дня — с утра должна была приехать к нему мать с Амоном. Волнения, разговоры о родителях начались еще с вечера пятницы, а в субботу собрались те матери, которые забирали своих мальчиков на день домой. Мордехай, Истам, Дамирали, Ирод уехали домой, Аршак же отказывался, говоря, что ему здесь нравится, — мать его даже всплакнула. Аппак сказал Душану еще перед сном в пятницу, что к нему никто не ездит, взрослый, проживет он и без родителей. Душана растрогали его слова, и он рассказал о себе, как мать предупредила, что в первое воскресенье она не сможет забрать его домой, затеяли ремонт, виноградник вырубают, а нижнюю площадку двора, провалившуюся от дождя, засыпают и собирают плитами заново.

— Зато ты приедешь будто в новый дом! — утешала его мать.

Как ни сдерживал себя Душан, желая казаться равнодушным, все же после завтрака, еще задолго до прихода родителей, не выдержал, пошел в первый двор, к воротам, где должны были они собраться. Он посмотрел на пустой двор, чтобы привыкнуть к нему и чувствовать себя там с матерью свободно. Чья–то старая мать уже стояла сиротливо, как просительница. Душан глянул на нее и смущенно ушел назад, побродил во втором дворе, не таком пугающем, волнующем, а когда пошел опять к воротам, узнал от бегающих, кричащих мальчиков, что старуха эта — мать старшеклассника, который не хотел к ней выходить. Вместе с другими женщинами она сидела сейчас под навесом, а сына искали в других дворах и наконец поймали во втором коридоре, спрятавшегося наверху, между балками.

— Говорил: не ходи больше. Опять пришла? — сердился он на мать.

Она стыдилась, стыдила его, показывая на мальчиков вокруг:

— Посмотри, все радуются… Едят вкусное, домашнее…

Старшеклассника повели к директору Абляасанову наставлять, и он как–то странно посмотрел на Душана, будто удивляясь тому, что и Душан среди них всех.