Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Душан, конечно же, не замечал еще этого раздвоения, трущихся друг об друга европейских и восточных частей Абляасанова, которые никак не могли совпасть в гармонии, чтобы не делать его таким смешным. Впрочем, к этому ироническому чувству Душана примешивалось ощущение добродушия и бесхитростной прямоты, когда смотрел он и слушал сейчас директора; чем–то деревенским, острым, дедовским веяло от него, чем–то близким, что заставило мальчика вспомнить ночной разговор деда с тетей, его признание, что выпил он лишь «для храбрости — на адвоката», и еще какое–то утро в их городском доме, когда Душан сидел, как всегда, мрачный и тихий после сна, а дед, чтобы развеселить его, сказал странное про лису и ежа: «Лиса знает множество мелких тайн, а еж лишь одну, но великую тайну. А она есть тайна немногих избранных, а для повседневности нужны эти лисьи тайны…» Бабушка, которая почти никогда не говорила на такие серьезные темы с деревенским дедом, вдруг снизошла и возразила, скорее из чувства противоречия, чем убежденности:

— Выходит, малое, воровское, суетно бегающее от дерева к дереву носит в себе великое? Но как? Никогда не поверю… Скорее великой тайной обладает лиса. Она из чувства брезгливости и ежа–то не тронет, протянет лапу, еж трусливо свернется, лиса горделиво отойдет…

— Вот–вот! Но не горделиво, а сконфуженно, ибо чувствует, что в еже кроется… — торопливо отвечал дед, словно обрадовавшись, что нашелся наконец равный по силе убеждения и упрямости собеседник, с которым можно о многом накопившемся поговорить; но бабушка, как бы пожалев, что снизошла, опять приняла горделиво–надменный вид и вышла на середине фразы деда, давая понять, что слова ее истинны и не требуют полемики…

Все сложно смешалось, о чем–то прямо подумалось, а о чем–то мелькнуло у Душана лишь как догадка, как предчувствие. Может, отец, иронизировавший во дворе над своим начальником, сам того не желая и не подозревая, показывал свою глубоко затаенную неприязнь к деревенскому деду? Странно — ведь дед одной с ним крови, родной отец. Как можно? Может, неприязнь эта появилась у отца в тот день, когда деревенский дед единственный раз поддержал бабушку против своего сына, посмеявшись над его желанием вдали от семьи заработать денег, не боясь, что семья может распасться без мужчины. Значит, смеясь над начальником, что–то здравое, человеческое в отце смеялось над собственными слабостями?

И вот все, что делалось и говорилось дома и в деревне деда, споры и неприязнь, страхи матери и бабушки за детей, все это через какие–то странные и причудливые связи вдруг ощутилось остро Душаном, понялось им, и почему–то случилось это именно здесь, среди незнакомых людей, через человека, который и не догадывается о существовании отца и деревенского деда — Абляасанова, будто часть страстей домашних Душана, собранная в нем,

выразилась сейчас в его речи, которая от наслоения чьих–то переживаний и прозвучала странно. И опять права оказалась бабушка, сказавшая, что невидимое связано между собой прочнее, чем видимое, в привычном и устоявшемся как раз–таки все разлагается, потеряв связи… Значит, и люди, мелькнуло в Душане, как неосознанное, еще не понятое, каждый носит в себе часть другого, и три части можно по–разному складывать, чтобы получились три непохожих человека, но непохожих лишь на одну треть, а в остальном же один как бы входит в другого, повторяя его натуру, как деревенский дед, говоря о тайнах лисы и ежа, повторил скучную назидательность бабушки. Выходит, что не каждый сам по себе неповторимая личность, а лишь как часть другого. Все это, начавшись сейчас, на сборе, как догадка, с возрастом осмыслится Душаном и сделает его не очень приятным для окружающих, от одного взгляда на которых он сможет интуитивно, почти безошибочно разгадать натуру человека…

А этот первый для Душана сбор на спортивном поле кончился так же неожиданно, как и начался. Абляасанов, сделав неожиданно долгую паузу, во время которой разволновался до того, что не мог далее продолжить свое выступление, в сердцах махнул рукой, и учащиеся с первого шага так резво побежали впереди воспитателей, к коридору, словно все это время, пока директор возмущался, они не стояли сонно и молча, а трусили вокруг него по полю. Душан, не привыкший к таким неожиданностям, отстал от своего класса и опять невольно подслушал, как возмущался какой–то воспитатель:

— Что за бессмысленное рвение?! В гаждиванском интернате мы собирались только по субботам…