Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— Да! — с вызовом сказал Ямин. — Это Болоталиев, дядя… Защитит меня. В том интернате, Душан, девочки были… Все вместе спали…

— Хорошо с девочками, — шепнул Душан, но, видно все напряженно прислушивались к их разговору, засмеялись в разных углах спальни, сначала тихо, но потом озорно и весело.

— С девочками Душан хочет! Душан с девочками хочет! Душан — девочка!

Даже оробевшего, притихшего Аппака крики эти взбодрили, и он прямо со своей кровати потянулся к Душану и, оказавшись с ним в одной постели, потолкал Душана в бок, играючи укусил его в плечо… И снова все притихли, будто каждый приступ веселья был вымученным, искусственным, а нормальным, предсонным состоянием было это тревожное ожидание, без скрипов и шорохов.

Потом стали засыпать — слышно было это по храпу, резким движениям поднятых словно для защиты рук, стону, только Аппак не спал еще и смотрел не мигая на Душана. Он, видно, ждал, пока все уснут, чтобы поделиться чем–то с новым соседом, потом шепнул:

— Если я усну, Душан, смотри, чтобы они не сделали мне «велосипед». За боковой дверью, в комнате отдыха Пай–Хамбаров. Крикнешь его…

— Спи, — сказал тихо Душан.

— Старшие спят в первом дворе. Но ты увидишь их тени в окне. Крикнешь: Пай–Хамбаров… дядя… дядя Пай–Хамбаров, — и, как только сказал это Аппак, успокоенный и умиротворенный, уснул, не успел пожелать спокойной ночи.

А ведь после обеда, когда Душан лег рядом с его кроватью, Аппак неожиданно предложил: «Будем говорить друг другу перед сном: спокойной ночи?» — словно эта вежливость, внимание худого и слабого соседа, как магическое, могло защитить его от злых шуток старшеклассников и отогнать дурные сновидения.

Аппак спит, а недалеко — Ямин, которого защитит дядя Болоталиев. Должно быть, соврал, что дядя сказал так, чтобы не обижали. А за Ямином по ряду — Мордехай, до лица которого уже не доходит свет окна.

Душан вспомнил, как стояли они сегодня с Мордехаем на краю поля, задыхаясь от пыли, но не желая ни уходить, ни гонять со всеми мяч; увидел Мордехай на заборе двух ящериц.

— Обе ящерицы лежат животами вниз, не знаешь, у какой из них болит живот, — сказал забавно Мордехай.

А за Мордехаем спит Раббим, Аппак наговорил о нем гадко так. Вовсе не от Раббима дурно пахнет, в спальне душно. Наверное, Раббиму лучше спалось бы на этой кровати, ведь ему так хотелось, что–то влекло его сюда, может, добрый негр–телохранитель шепнул, что, если он привыкнет к этому месту, вырастет большим, если нет, останется карликом и будет выступать с лилипутами в цирке…

Вот кто–то опять вскрикнул во сне и забормотал невнятно, на языке, который понимает только его двойник, а ему, будто ждавшие этого знака, стали отвечать другие, каждый на свой лад — и так пошло по рядам бормотание, похожее на жалобы, на стон, на речь, которой выражают себя разве что мартышки. Неужели права бабушка, сказавшая матери, чтобы проследила она за ночным бормотанием Душана, плохо выговаривающего «р», будто так рождается в человеке речь, ломаются плохо выговариваемые слова, отделываются в гортани, раскатываясь от щеки и от языка к небу, отшлифовываются до совершенства самые первые, заветные, рождаясь из глубин, из речи предков. И хотя все берут готовые слова, даровые, из общего для всех языка, все равно каждый в речи проходит свой путь, чтобы передать ее, сотворенную из ночных восклицаний и стонов по роду, а где–нибудь дальше выболтает язык всего себя…

Только вот что странно: почему, когда Душана просили придумать слова с «р» — раккоса, рух, регистон [18] Раккоса — танцовщица, рух — душа, регистон — площадь — слова, одинаковые по смыслу в обоих языках: таджикском и узбекском. , он непроизвольно говорил «лайлак» или же «лой» [19] Лайлак — аист, лой — глина (тадж.). , словно перестал различать два этих звука, хотя в самом начале, когда он совсем ничего не мог произнести, кроме отдельных восклицаний, он различал «р» и «л» во внутренней, понятной только ему одному речи и раздражался оттого, что взрослые не замечают этого и тоже раздражаются, а вот когда стал говорить на общем для всех языке, вдруг перестал правильно произносить это «р».

Когда казалось, что в младенчестве он может выговаривать «р», изъясняясь своей внутренней речью со шкафом или же с олеандром, ничто не отделяло его от внешнего мира, и только с возрастом «р» и стало тем сопротивлением среды, которая теперь давала ему чувствовать расстояние окружающего.