Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Воспитатели подгоняли нетерпеливо, но строились все равно долго, ибо многие старшие учащиеся, оказывается, бегали в это время в переулках Зармитана, далеко от интерната; все ждали, пока они влезут с улицы на забор. Душан, волнуясь, смотрел, как они прыгают вниз, чтобы побежать в строй, а воспитатели делали вид, что не замечают их шалостей.

Душан несколько раз считал, сбиваясь, пока наконец не пересчитал всю группу взрослых — оказалось, что воспитателей вместе с поварами и прачками сорок человек. Вот Пай–Хамбаров медленно, как бы разрезая эту группу надвое, продвинулся к той самой воспитательнице, по адресу которой шутил сегодня в столовой, с невинным видом стал с ней рядом и заговорил, держа себя нарочито прямо и игриво. Она отвечала нехотя, а отдельные слова даже были резки, ибо, сказав что–то, Пай–Хамбаров выжидающе и удивленно смотрел на ее сконфуженное лицо.

Душан, который все продолжал оглядывать воспитателей, снова выделил их обоих, только эта пара и была чем–то привлекательна, может быть, какой–то своей тайной, еще не разгаданной другими. И наверное, они сами чувствовали, что каждый в отдельности они ничем не примечательны и, только когда вместе, рядом, привлекают внимание. Душан так увлекся, смотря на элегантно–иронического Пай–Хамбарова и на ту, с которой он непринужденно болтал, что пропустил момент появления директора, которого мальчик, еще не видя, боялся за свои слабости, упрямство, независимость, почему–то уверенный, что Абляасанов будет ему во всем противиться.

Но то, о чем Абляасанов стал говорить, оказалось вовсе не страшным, должно быть, своей непонятностью. Воспитатели стали по обе стороны от директора, чтобы с деланным почтением слушать.

— Вчера ночью, — начал Абляасанов, и самые первые слова, сказанные с возмущением, без всяких предисловий, внутренних переходов и ораторских ухищрений, и показались Душану успокоительными в облике директора, — не знаю, как их назвать…

— Хулиганы! Вредители! — послышалось из строя учащихся вместе со смехом, повизгиванием и топотом.

Абляасанов сделал паузу, чтобы мрачно оглядеть строй учащихся, взгляд его попал и на Душана, который внутренне сжался, ожидая возмущения директора этой дерзкой выходкой, но услышал:

— Спасибо за точность… Не то я, по старческой забывчивости, чуть не назвал их молодцами, патриотами интерната. — И продолжил, снова возмутившись: — Где сторожа? Почему они не ловят тех, кто не спит, а топчет огороды уважаемых людей Зармитана. Не стыдно? — Он говорил так проникновенно–просто, словно не успел высказать свое неудовольствие дома, в кругу близких, прервал от негодования речь, а потом снова собрался с духом, чтобы продолжить ее с тех самых слов, которыми кончил. — Вы что же, друзья мои? Если вас перевели сюда из детдома, сирот, смешали с четырьмя первыми классами тех, у кого, слава богу, есть родители, устроив мне хаос, неразбериху…

— Репу с луком, — снова послышалось из строя тех, кто стоял напротив Абляасанова и, не мигая, слушал его с нарочитым интересом.

— Вот именно! Сегодня же прикажу повару накормить вас этим блюдом, — ответил директор, отвлекшись на минуту от своей речи, будто отвечал добродушно на реплику не тех, кого отчитывал как хулиганов, а друзьям, с которыми затеял игру. Затем продолжил сердито:

— Нет, я разберусь! Мы поймаем тех, кто обижает уважаемых людей Зармитана. В конце концов… попросим отделить от нас детдом, из–за которого мы и решили перевести наших девочек в отдельный интернат. Ха! Попробуйте и их сюда смешать, вот и будет: хулиганы из детдома, нормальные дети с родителями и девочки… Потеряли стыд и совесть!

Душан видел, что слова Абляасанова никого не трогают и не пугают, учащиеся толкались, наступали друг другу на ноги, словом, воспринимали все это как безвредное назидание человека, который дальше своих угроз не пойдет. Казалось, что из всех двухсот учащихся только Душану все это было интересно и значительно. Новичок, он всему этому верил, как чему–то серьезному, и удивлялся, думая, почему это Абляасанов говорит так, как если бы ему захотелось пародировать Душанова отца?

Вспомнил Душан, как отец рассказывал о своем новом начальнике, будто он так же стоял во дворе, жестикулируя и принимая важный вид, но потом становясь жалким и растерянным, и даже те же слова говорил: «уважаемые люди», «потеряли стыд и совесть». Вдоволь посмеявшись, отец сказал бабушке о том, как сложно вести себя в канцелярии на европейский манер, чего требует современная служебная этика; приходя в контору из дома, где свой восточный быт, — от смешения этого самые милейшие и добрейшие люди делаются смешными и чопорными и сами же тайно страдают от этой своей комической чопорности. Случился этот разговор под вечер, перед грозой, когда терпким, будто настоянным на плотной пыли вокруг, был запах олеандра, и Душан не особенно внимательно слушал их и поэтому сейчас не мог вспомнить, что сказала в ответ отцу бабушка.