Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Видимо, этот разговор глубоко запал матери в душу. Отчим скоро от нас ушел совсем, а через год, окончив семилетку, уехал и я в школу ФЗО.

С дядей Мотей встретился я через год. Приехав на каникулы, пришел к нему в кузницу. Старый мастер рылся, как обычно, в куче хлама, выискивая одному ему известную железяку. Мне он обрадовался, поднялся, захлопал по плечу своей костистой рукой:

— А, Санек, гляди-ка, а ты подрос, скоро меня догонишь, — и весело засмеялся.

Я, немного смутившись, достал из кармана купленные специально для дяди Моти в городском магазине защитные очки, протянул ему подарок:

— Это что такое? — спросил дядя Мотя.

— Вам очки защитные. Чтоб глаза не портить. От металла раскаленного глаза портятся, так нас в ФЗО учат.

Дядя Мотя очки надел, кузницу свою обвел взглядом, полюбовался несколько минут, потом, подняв очки на лоб, сказал:

— А ты это здорово придумал, сочинитель. Ну спасибо тебе, Санек…

— Брось в угол, — ответил я, и дядя Мотя раскатисто захохотал.

Василий Пекшин не любил августовские ночи. Наверное, еще от дедовских рассказов пошло.

— Видишь, Васька, звезда с неба свалилась, — начинал дед, когда коротали они тяжелое ночное время перед утренней рыбалкой, — еще одна грешная душа нашу землю покинула. Как звезда — так судьба, ушла и больше не появится. Вон на нашем погосте сколько крестов, а хоть бы один вернулся, сказал: «Здорово, мужики, на побывку прибыл. Как живете-можете?» Ничего подобного. И бабка моя Акулина Петровна, бывало, перед смертью судачила: «Я тебя, Василий, к себе позову». Да не рассчитала старая: ни письма, ни телеграммы.

— Чудак ты, дед, в яме какая почта! — усмехался Васька.

— И я о том гутарю, — принимался старик, — письма оттуда не напишешь. А хорошо бы весточку получить, какая там жизнь, барская или так — с хлеба на квас…

Давно это было. Уже многие дедовы рассказы из Васькиной головы вылетели, а глядит он на августовский звездопад, что салютом небо раскрашивает, и берет его страшная тоска. Ваське казалось, что эта тоска и его трактору передавалась: начинал трактор чихать, будто гриппом заболел, затемпературил, и фарами моргает, как детская кукла-моргунья. А с чихом и нормы не вытянешь. Попробуй завтра объясни бригадиру Сашке Насонову, что у тебя от серой августовской ночи, от разных воспоминаний трактор не тянул, чихал, как баран в закуте, вот и не вспахал ты свои семь гектаров и двадцать соток, — на смех поднимут, чудаком назовут.

О Ваське и так разные присказки ребята-собригадники сочиняли. Самый отъявленный зубоскал Гришка Половинкин на полном серьезе рассказывал нынче на вечерней пересменке:

— Вы, ребята, слышали, как Васька Пекшин на флоте служил? Скажу вам, это большое кино. Одним словом, вторая серия «Волги-Волги». Пришел Вася на корабль, а боцман его проверять начал, как у него насчет шариков-роликов голова петрит. Дает Васе задание: «Валяй к коку — будешь макароны продувать. А я к обеду приду — проверю». Боцман приходит и видит: Вася так старательно дует, что лицо у него пунцовое стало. Килограммов десять продул. Посмотрел боцман и говорит: «Старательный, далеко пойдешь». А когда в плавание пошли, заболел Васька морской болезнью. День лежит в кубрике, два, три, а около него тазик. Васю уже до зелени рвет. На третий день он не выдержал да как заорет: «Остановите пароход, дальше пешком пойду…»

Конечно, ничего подобного не было с Васей. Но, вспомнив, как заразительно ржали трактористы, Василий немного повеселел. «Это же надо, холера, — вспомнил он Гришку, — как выкрутил, все флотские байки мне приписал!»

Видимо, настроение хозяина передалось и трактору. Он теперь тянул ровно, без выхлопов, выхватывая фарами из темноты рыжий кусок стерни и серую пашню.

«Пошло дело, — подумал Василий, — будет и норма».

Работал Василий всегда старательно. Наверное, пришло это к нему от отца. Тот за какое, бывало, дело ни возьмется — как на балалайке играет, так у него ладно да красиво получается. То к сенокосу на полдеревни граблей наделает, и не каких-нибудь обрубков, которые в руки взять стыдно, а точеных да гладких, как ружейный ствол, к рукам сами прилипают. А зубья сделает из дуба да стеклышком до матового блеска каждый очистит. Бабы, бывало, в драку пекшинские грабли расхватывали. А то возьмется кошелки плести из ракитника. Не мудрое, казалось бы, дело, обвяжи основу да пошел ракитником меж колышков рисовать. Но у Егора Васильевича это так красиво получалось — залюбуешься. Одним словом, сноровка, а она наверняка от большой любви к работе.