Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Как ни странно, – говорила Электра, – если брать в космическом плане, моя роль в романе получалась не меньше материной, но в тексте, в общем, меня было немного. В романе я и мать – прямые антиподы. Я этакая тяжеловесная, малоподвижная махина. Если и способна что-то поменять в своей жизни, то один-единственный раз. А в остальном ценю спокойствие, предсказуемость, готова ради них терпеть и терпеть.

Решив связать судьбу с Легиным, я, будто бильярдный шар, пинг-понговский мячик, одной своей массой вышибла мать с орбиты вокруг него. Как выяснилось, она, на свою беду, была хоть и стремительна в перемещениях, но уж слишком легковесна. После нашего столкновения прежняя сила к ней уже никогда не вернется. То есть я просто не оставила ей ничего другого, кроме как в начале жизни снова перейти на орбиту отца. Впрочем, – заключила Электра, – и в этой связке, если взять историю романа, она сумела вызвать немалое «возмущение».

Налив нам обоим еще по стакану чая, в очередной раз до краев наполнив плошки вареньем, Электра вдруг решила, что рассказанное сегодня недостаточно убедительно, значит, стоит зайти с другой стороны.

“«Агамемнон», – сказала она, – был построен, весь держался на парных конструкциях. Часто до времени это не было выведено на поверхность, лежало под спудом, тем драматичнее выходило, когда на сцене нежданно-негаданно ты сталкивался с оппонентом. Пары были разного уровня и разного свойства, но в общем всё росло из Священного Писания.

Читавшие роман в один голос утверждали, что он с самого начала и был задуман как комментарий к Писанию. И другое: что по мере развития действия отцовский комментарий всё решительнее склонялся к манихейскому. Последнее, наверное, естественно, – продолжала Электра, – коли пишешь мир, из которого ушел Спаситель. Равновеликость добра и зла тут напрашивается. Напрашивается, – повторила она твердо, и повела дальше: – Добро и зло – два главных полюса романа, силовые линии между ними, будто канаты, прошивают его, не дают повествованию распасться на части.

Понятно, что трудностей здесь было немало, в «Агамемноне» много героев, вдобавок они не статичны, мигрируют, суетятся, словно хотят нас запутать, меняются местами. Еще хуже другое: полюса никогда не образуют правильного магнита, сплошь и рядом ты половинка сразу нескольких пар, и все тянут тебя в разные стороны, в разные же стороны толкают. При подобном раскладе искушение, как мать, сделаться блудливой кометой, очень велико. Что и у других литераторов, в отцовском романе каждая из линий натяжения – судьба конкретного человека, более того, известны их прототипы, да и написан роман так, будто перед нами документальная проза.

Отец, – продолжала Электра, – считал, что в мире, в котором живет человек, он сразу и канат, и идущий по нему канатоходец. Канатоходец этот давно и безмерно устал, оттого его шатает, буквально водит из стороны в сторону. Один Бог знает, как он еще не свалился. И всё же, помогая себе шестом, он из последних сил удерживает равновесие. Но стоит канату ослабнуть, тем паче если он порвется, никакой шест уже не поможет. А дальше добро и зло смешаются в такую невообразимую кашу, что и не разберешься, кого надо спасать, а кому самое место в аду. В общем, оба, и Спаситель и сатана, махнут рукой и уйдут восвояси”.

Затем, если верить моим записям в тот вечер, Электра переходит к подробному разбору этих романных пар. Первая: сатана и Спаситель – тут вопросов нет, всё понятно. Вторая: Мясников, он же Смердяков, и мать – напомню, что в романе она играет роль Грушеньки. Третья: снова Мясников и его оппоненты – нынешние Карамазовы. Никаких намеков, кто из них кто, даже кто один из братьев, а кто старший Карамазов, Федор Павлович, в тексте нет. Просто их четверо: адвокат Тонин, прокурор Шинский, сам отец и Легин.

Будто между делом Электра вдруг зло бросает, что Тонин с Шинским взрыхлили, подготовили почву, но именно отец с Легиным наконец раздавили Мясникова, как последнюю гадину, наглядно показали, что будет с каждым, кто осмелится поднять на нас руку. Оппозицию “мать – Мясников” Электра тоже дополняет несколькими важными соображениями.

Сегодняшние посиделки затянулись: что ей, что мне давно пора спать, когда она говорит, что в отцовском романе Мясников, как может, торопит время, когда мы, советский народ, вырвемся из неподвижного греческого понимания жизни, ее смысла и назначения. Примем наконец, что Спаситель нас ждет. Ждет давным-давно, уже заждался и, стоит нам встать на ведущую к нему дорогу, сделать по ней первые шаги, мы увидим Светлое царство.