Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Любой, даже желторотый следователь НКВД знает, что у самого упертого, самого злостного врага народа есть две коренные слабости, и уже потому он обречен. Первая – его собственная плоть. В отличие от духа, плоть по своей сути, по самой своей природе есть политическая проститутка, она соглашатель и капитулянт. Сплошь и рядом легко, часто с радостью, она идет на сотрудничество с органами дознания, всегда готова предать дух, и против такой коалиции подследственному не устоять.

Дух еще хорохорится, лезет на рожон, не зная, что его родная плоть давно перекинулась на сторону врага, тихой сапой ведет переговоры со следствием, готова сдаться на его милость, только бы ее лишний раз не мучили. Мирно отправили на тот свет. Когда дух поймет, как глубоко проникла измена, предательство ломает его через колено, дальше он если и сопротивляется, то для проформы.

Второе, из-за чего обвиняемый обычно прогибается, дает слабину, – родня. В первую очередь это, конечно, мать, жена и дети. Особенно если они маленькие. Ты сам можешь рисковать как угодно, быть готовым к любому исходу, но тогда твердо помни: настоящий революционер не должен, не имеет права заводить семью. Потому что пусть ты искренне ненавидишь нашу родную рабоче-крестьянскую власть, чтобы вернуть страну в проклятое прошлое, готов жизнь отдать, но детей зачем за собой тянуть, они-то чем виноваты? Ведь о твоих делах они ведать не ведали, ни сном ни духом ни в чем не участвовали. С таким грузом и на тот свет идти тяжело. Однако ни по одному из этих двух направлений, – говорит в романе Лека, – мужу не подфартило, и тут, и там облом.

Он начал с родни. Мать Мясникова давно умерла, ее не стало еще в 1914 году, когда он отбывал первый год своего срока в Орловском централе. Уже в революцию Мясников как-то сказал своему старому товарищу по заводу, что даже не знает, где она похоронена. Пытался найти могилу, да бросил. Кого ни спрашивал, никто ничем не помог. В двадцатом году, то есть уже в Москве, Мясников наконец женился, избранница – некая Дарья Варнина, в романе она ткачиха с Трехгорки. Но вообще-то, – говорит Галина Николаевна, – кажется, была родом из Перми.

В «Агамемноне» история этой Дарьи Варниной – быть может, самые трагические страницы. По тому, что я слышала, даже более страшные, чем те, где отец пишет о последних годах жизни Лидии – от рождения в лагере их дочери Ксении до расстрела ее самой в Караганде. Так ли всё это было, как изложено в романе, – говорила Галина Николаевна, – я и тогда не знала, а сейчас и спросить не у кого. В любом случае в «Агамемноне» за неполных четыре года Мясников настрогал жене троих детишек – все сыновья.

Ко времени, что он бежал, весь выводок – мал мала меньше, последнего, кажется, еще от груди не отняли. Мясников, и осев во Франции, никакой связи с ними не поддерживал. Или боялся, или просто ту жизнь отрезал. Жил так, будто семьи у него вообще не было. За двадцать лет жена даже открытки от него не получила. Денег Мясников тоже не слал. А деньги были ой как нужны. Когда дома одна малышня, ясно, что обратно на Трехгорку не вернешься, а кормить надо. В общем, у них дома было шаром покати. Хотя прежние мясниковские товарищи иногда что-то слали, что ребятня, что сама Дарья подголадывали. Мясников не просто не переписывался с женой, он даже окольными путями, а до середины тридцатых они были, ни разу не поинтересовался, что с сыновьями, как они растут.

Через пару лет после побега мужа Дарья Варнина по совету одного влиятельного друга семьи с Мясниковым развелась. Друг объяснил, что это в интересах и ее, и детей, и что власти будут довольны, если она подаст на развод. Во всяком случае, квартиру им точно оставят, а так бабушка надвое сказала. Ее в самом деле развели в одну неделю, даже ходить никуда не пришлось. Подписала заявление, мясниковский товарищ его и принес, а через неделю получила новый паспорт, где она опять Варнина и дети ее тоже не Мясниковы, а Варнины, о браке же никаких упоминаний.

С квартирой тоже не обманули. На квартиру она и вырастила, подняла детей. Пятнадцать лет, как ворона сыр, обкусывала, обгрызала ее со всех сторон, то район чуть похуже, то площадь чуть меньше, или, например, печное отопление, в другой раз нет ванны. На деньги, что выгадывала с этих обменов, и жили. К войне у них четверых осталась одна комната, правда, большая и светлая, в Толмачевском переулке.

То есть, может, она и правильно сделала, что послушалась мясниковского товарища, но развод ее подкосил; пока не принесли домой новый паспорт без Мясникова, она еще на что-то надеялась, а тут поняла, что ни она мужа, ни дети отца никогда больше не увидят. Лет семь еще как-то держалась, дождалась, когда они один за другим пойдут в школу, даже, чтобы их больше видеть, в ту же школу устроилась техничкой, но они этому не обрадовались, и она поплыла. К сороковому году Дарья уже совсем опустилась. Убиралась в той же школе, но что получала, пропивала.