Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Будучи выпущен с Лубянки, я пару дней выждал, никак не мог решиться позвонить Кожняку, хотя не сомневался, что вся история сосватана мне именно им. Хотел спросить, чем я это заслужил. Наконец позвонил, но он трубку не поднял. Позвонил секретарше, которая у нас в издательстве всегда была на месте, но и ее номер молчал. Наверное, надо было поехать, поговорить напрямую, но я колебался. Уже одетый, как заведенный ходил туда-сюда по квартире. В итоге в совсем уж неприличное время позвонил домой нашему главному редактору, Ивану Алексеевичу. Он сказал, что ждал моего звонка, даже сам собирался позвонить завтра утром, просто не знал, выпустили меня наконец или еще не успели оформить нужные бумаги.

Это было как бы введением в тему, а дальше я услышал следующее. День спустя после моего отъезда на Дон Кожняк вернулся со своей дачи, в очередной раз поругавшись с рабочими, которые ее перестраивали. Видно, нервов было много, потому что дома у него начался сильнейший сердечный приступ. Хотя “скорая” приехала быстро и так же быстро доставила его в госпиталь, сделать там ничего не сумели, и поздним вечером он, не приходя в сознание, скончался. Через три дня, рассказывал дальше Иван Алексеевич – я тогда уже был в поле, связаться со мной не получилось, – состоялись похороны на Троице-Лыковом кладбище.

Проводить Кожняка пришло довольно много народу, и почти половина пришедших была генералами самых разных родов войск – некоторые многозвездными. Также много генералов было и на трапезе – стол накрыли в ресторане “Савой”. На кладбище всё было в высшей степени официально, а здесь – на поминки пускали по спискам – среди своих, люди, выпив, разговорились.

Многих из тех, кто был за столом, он, Иван Алексеевич, хорошо знал, потому что раньше у Кожняка было другое издательство и Иван Алексеевич заведовал в нем редакцией, которая выпускала жизнеописания самых известных наших разведчиков. Как правило, они просто надиктовывали свои биографии, а дальше, чтобы довести всё до ума, нужен был человек с легким пером, Иван Алексеевич как раз и исполнял эту роль. Так что за поминальным столом никто его не чурался, не считал белой вороной: что при нем, что с ним говорили вполне открыто. И вот что он услышал, рассказывал Иван Алексеевич.

Кожняк – хотя под этим именем его и похоронили, – не настоящая фамилия нашего издателя. На самом деле по батюшке он Павел Сергеевич Телегин, учился в разведшколе в Киеве и потом стал одним из наших самых успешных нелегалов в Латинской Америке. Работал в Аргентине, где был известен как великий князь Евгений Александрович Романов, единственный внук расстрелянного большевиками великого князя Михаила Романова, которому его брат Николай II и оставил престол.

В общем, с Кожняком всё разъяснилось, также разъяснилось и с нашим издательством. Иван Алексеевич сказал, что оно уже полгода не существует, через два месяца как Кожняк умер, деньги на банковском счету закончились, и мы одним махом оказались на улице. Впрочем, подсластил он пилюлю, зарплата за эти два месяца – то есть как бы выходное пособие – меня ждет, деньги у него дома, я хоть сегодня, хоть завтра могу заехать и забрать.

Новостей оказалось много, но после восьмимесячного следствия я их принял довольно спокойно – нет издательства и нет. Сказанное Иваном Алексеевичем скорее меня обрадовало. Мне и сейчас важно, что сел я не стараниями Кожняка. Все-таки на то, чтобы свыкнуться с новым положением дел, то есть с тем, что я снова на свободе и снова без работы, что трехтомника Жестовского, во всяком случае, на моем веку, никто издавать не станет, у меня ушла почти неделя. За это время я всё обдумал – можно даже сказать, со всем смирился.

Мне и так было понятно, что нельзя то, что делалось несколько лет, выбросить в мусорный бак. Забыть и жить дальше, будто ни о каком Кожняке я никогда не слышал. То есть работу, которая начата, я должен закончить, пусть ничего – ни трехтомника, ни даже скромного однотомника – и не будет издано.

Все-таки у меня были обязательства не только перед покойным издателем, но и перед Галиной Николаевной Телегиной, моей Электрой, которая к тому же, как теперь выяснилось, была не просто матерью Кожняка, а всамделишной дочерью одного великого князя и матерью другого. Перед Электрой, от которой так или иначе я не раз слышал, что царство Агамемнона она собирается оставить именно мне.

В общем, за неделю я понял, что, конечно, всего царства под собой не удержу, глупо даже на это надеяться, но, что можно, я должен сохранить. А что можно – записи наших долгих разговоров за чаем с черносмородиновым вареньем; их следует объединить с выписками из томов разных следственных дел Жестовского, которые я к тому времени успел прочитать, в первую очередь из телегинского дела.