Владимир Шаров - Царство Агамемнона

В общем, рисунки и полезные и нравоучительные, потому что понятно, что подобные награды никто никому даром не даст, их еще надо заслужить. И как их заслужить, тоже понятно, а если есть сомнения, то тут же, внизу листа, Зуев рисует стопку тоже очень аккуратных папочек, на корешках которых: “Явка с повинной”, “Чистосердечное признание”, “Добросовестное сотрудничество со следствием”.

“Конечно, – говорил отец, – мне не мог не понравиться зуевский рог изобилия и всё остальное, что он там рисовал, всё-всё: и «Ларек», и «Баня», но главное, уже после первых пяти дней конвейера – на полночи Зуева подменял его напарник, лейтенант Комаров – это, конечно, «Сон».

И я, – говорил отец, – спешил, прямо во весь опор несся, чтобы угодить, чтобы заслужить «Сон». Взахлеб рассказывал Зуеву и его напарнику – а машинистка стрекотала и стрекотала, – что да, он прав: последние полтора года, то есть сразу, как освободился, я занимался незаконным предпринимательством – изготавливал и продавал предметы культа, тем самым, вне всяких сомнений, нанеся государству немалый ущерб.

Я рассказал ему, – говорил отец, – и про бумагу Алимпия, и про Петька, про его людей, один из которых украл и продал нам пресс, другой сделал к нему вкладыш, чтобы мы могли тысячами штамповать крестики, рассказал про человека, который делал трафареты для похоронных лент, и про спеца по шелкографии, безотказно прокатывавшего их на своем станке, рассказал, как мы ездили из епархии в епархию и сбывали товар. И зуевский напарник, надо отдать ему должное, слушал меня с интересом, а вот Зуев – нет. Зуев или клевал носом, или рисовал свои бесконечные картинки, будто то, что я говорил, никакой ценности не имело”.

“А ведь отец, – рассказывала Электра, – говорил, что это были очень хорошие, очень подробные показания, из которых за пять минут можно было сшить по-настоящему большое дело, а Зуев слушал его с таким безразличием, что отец даже стал бояться, что не заслужит свое «Хоть сутки напролет»”.

“Но через десять дней, – говорил отец, – моя добрая воля всё же была оценена: сначала появился ларек, потом ежедневная прогулка, кончились ночные допросы, а к концу недели совсем лафа: обещанный и так давно вожделенный сон. Три дня, – говорил отец, – не было никаких допросов, обо мне будто забыли, двое суток я спал без просыпа, потом только ел и спал, даже от прогулки отказывался, и за подаренные каникулы в общем восстановился.

Дальше допросы возобновились, вел их теперь один Зуев, в напарнике необходимости не было, потому что всё сделалось как-то недолго и несерьезно. А потом Зуеву, видно, и это надоело, он и говорит: «Жестовский, вижу, что с вашей стороны действительно наличествует добрая воля, я ее оценил, вам лично мною была обещана награда, насколько я знаю, вы исправно всё получаете.

Вы сделали следствию важное признание, разоблачили преступление, совершенное по сговору и в составе организованной группы, которая, несомненно, нанесла государству немалый ущерб, ясно, что и то и то отягчающие вину обстоятельства, но сбыт предметов культа нас сейчас не интересует. Такого рода делами занимается другой отдел, ваши показания я передам его сотрудникам».

Помолчал пару минут, налил себе и мне по стакану чая и, прихлебывая, продолжает: «Тут вот какие обстоятельства: по делу, по которому тебя загребли, сплошные непонятки; не токмо не торопят, наоборот, велено попридержать. В общем, у нас с тобой есть время и обыкновенно, что называется, по-человечески, побеседовать. У меня много вопросов. Захочешь ответить – хорошо, нет – в претензии не буду».

Отец : «Что за вопросы, гражданин следователь?»

Зуев : «О людях, конечно, тоже, без людей всё равно ничего не поймешь, но больше о том, что у них в головах. Мне это уже лет двадцать, как любопытно, сколько разного народа через руки прошло, а вот с тем, кто бы меня, неразумного, просветил, судьба что-то не сводит».

Помолчал, снова отхлебнул чая, повторил: «Нет его и нет!»

Опять отхлебнул: «Может, ты, Жестовский, возьмешься? Знаешь, за мной не пропадет».

Чтобы прозвучало весомее, Зуев теперь уже не на полях – прямо посреди листа опять стал рисовать свой рог изобилия. А из него фонтан пуще прежнего. Ничего нового, но все вещи, которым в тюрьме цены нет. Те же самые больничка, ларек, прогулки: смотришь на это изобилие и понимаешь, что ты совсем маленький. Рождество, пришел Дед Мороз, за спиной целый мешок подарков, и всё, что нужно, чтобы их получить, – сказать маме, что будешь слушаться ее и папу и будешь хорошо учиться. Скажешь – твое.