Владимир Шаров - Царство Агамемнона

В довесок к облачениям Алимпий вынул из аккуратной папки большой лист веленевой бумаги, на котором золотом со всеми мыслимыми подписями и гербовыми печатями было написано, что предъявитель сего протоиерей Николай Осипович Жестовский является полномочным представителем Пермского митрополита и члена святейшего Синода Алимпия Севгородского.

«С этой бумагой, – сказал Алимпий, – и не только в моей епархии, любой приходской батюшка тебя и накормит, и напоит, и спать уложит. А намекнешь, что готов посодействовать, пособить в его нуждах, – и ручку позолотит»”.

Через пару дней Электра снова вернулась к разговору об Игнатии, сказала: “Отец меня с детства учил: если поступаешь правильно, Господь не оставит. У Сбарича в Соликамске он, как и собирался, пробыл чуть больше недели: читал проповеди, разъяснял трудные места из Священного Писания, успел даже окрестить одного ребенка и обвенчать пару, которая прежде пятнадцать лет прожила в грехе.

Приехал он в Соликамск в субботу, а через девять дней, в понедельник, сказал Сбаричу, что завтра уезжает, уйдет из дома рано и просит, чтобы никто не провожал. До поезда ему надо побыть одному, обдумать всё, что он здесь, в Соликамске, видел, и за всех помолиться.

На рассвете отец достал из портпледа подаренные Алимпием рясу, крест, во внутреннем кармашке нашел архиерейскую панагию, надел и ее, потом натянул сапоги и пошел в лес, который начинался сразу за железнодорожными путями. Шел как бог на душу положит, без тропинки, утопая ногами во мху, стряхивая с папоротников и кустов росу и, хотя в лесу было сухо – полмесяца не было ни одного дождя, – скоро ряса чуть не до пояса стала мокрой, прямо хоть выжимай. Впрочем, ему это не мешало радоваться жизни, возносить благодарственные молитвы.

Скоро он набрел на какую-то тропинку и уже по ней через час вышел к небольшой красивой речке. На берегу нашелся обглоданный водой топляк; устроившись среди сучьев как в кресле, отец сидел, грелся на солнце и тут же сушил рясу. Пока она сохла, снова и снова благодарил Господа – за Алимпия, за Сбарича и за всех Сбаричевых прихожан. Через много лет он говорил мне, что и не упомнит другого дня, когда ему было лучше. Несмотря на середину октября – теплынь, солнце жарит прямо будто летом, и от елей такой хвойный дух, что дышишь-дышишь, не можешь надышаться.

В общем, и в мире и в душе – везде полная благодать. Больше того, какая-то безмятежная уверенность, что всё у тебя будет в порядке, будет еще долго, может, и не один год. К середине дня, когда ряса наконец высохла, он по той же тропке вернулся к железнодорожным путям. Рассудил, что железнодорожный вокзал должен быть направо и, подоткнув полы рясы, словно в детстве запрыгал со шпалы на шпалу.

На вокзале, – продолжала Электра, – отец посмотрел расписание: вечером было два поезда – один через Пермь и Ижевск в Москву, а второй сворачивал раньше и шел в Свердловск. И тот и другой надо было ждать больше трех часов, а куда ехать – всё равно. Деньги были и на билеты, и на еду, а если на полпути вздумается сойти, снять комнату, – то жить в ней, пока не надоест.

За пару часов отец успел привыкнуть к своему новому священническому облачению, ряса и вправду была хороша – мягкая, теплая, из настоящей овечьей шерсти – и он чувствовал, что она и большой крест, который теперь висел у него на груди, что бы дальше ни случилось, сумеют его защитить. На вокзале Жестовский сначала устроился в зале ожидания, правда, садясь на лавку, на всякий случай спрятал обратно в портплед панагию. Понимал, что в небольшом провинциальном городке человек в священническом облачении – немалая редкость, если же вдобавок окажется, что он архиерей, на него станут пальцами показывать.

Еще с лагерной поры, – продолжала Электра, – отцу хорошо молилось среди барачного шума и суеты; здесь, на вокзале, стоял почти такой же гомон; он нашел себе место подальше от касс, скамья была в самом углу, и, привалившись к стене, стал просить Господа сначала за Алимпия, потом за Сбарича, но особенно старательно за Игнатиевых прихожан, которых окормлял целую неделю, служил литургию, исповедовал, причащал. Он был рад, что его во всё это впутали и что именно благодаря его письму Сбарич теперь вернется в Синод. Но главное, что ни аресты, ни долгие лагерные сроки пастве Игнатия больше не грозят.

Отмолившись, он решил, что пора заморить червячка. Поднялся на второй этаж, где помещался ресторан, зал был почти пуст, и Жестовский облюбовал себе столик у окна, которое выходило прямо на перрон. Не бог весть какая высота, а многое отсюда было видно лучше. Отец говорил, что, дожидаясь официанта, не мог оторваться, смотрел, смотрел на коловращение жизни – и жалел Господа, который из последних сил пытается разобраться в человеческом хаосе, нечленораздельном и невразумительном.