Владимир Шаров - Царство Агамемнона

И то и то, – закончила на сегодня Электра, – через десять лет оказалось в «Агамемноне»”.

Все полтора года, что Электра рассказывала о первом “мамином” романе отца, в каждом разговоре в начале, в середине или в конце, будто антитеза, возникала и вторая отцовская вещь, то есть уже “ее” роман. Это могла быть короткая ремарка, но случались и пространные отступления.

Когда спустя тридцать лет меня стали пускать работать в читальный зал архива ФСБ, я много чего там искал и меня много что интересовало, но, конечно, в первую очередь, что Кожняку, что мне необходимо было найти как раз “Агамемнона”, первый роман отца Электры. Сам роман или хотя бы его черновой вариант. Но нигде не было ни единого следа, и сейчас не только я, но и архивисты, которые мне помогали, убеждены, что, когда приговор был вынесен и дело закрыто, все пять его копий были уничтожены как вещдоки, не представляющие ценности ни для Лубянки, ни для страны.

Интересно, что и Электра, которая не желала верить, что романа больше нет, говорила об “Агамемноне”, будто ни я, ни кто другой уже никогда не сможет его прочитать. Повторяла, что всё, что мы о нем знаем, – из вторых-третьих рук, а при таком раскладе, любому понятно, о прозе говорить невозможно. То есть романа как романа нет – есть фабула: опросив пару десятков людей, которые слышали отцовское чтение, ее можно восстановить. Но в романе, что ясно каждому, важна не фабула, а сама фактура письма, как и какие слова, – повторяла она, – автор ставит друг рядом с другом, ритмика фразы, ее напряжение и наоборот, где и почему она вдруг сменяется усталостью, делается дряблой, расслабленной. Ни первого, ни второго, – говорила Электра, – мы очевидно уже не узнаем.

Другое дело второй роман: тут я всё увижу своими глазами. Каждую фразу сам себе смогу прочитать вслух. То есть, хотя он и не закончен, это настоящая, полновесная проза. Конечно, фабула тоже интересна, фантазия, изобретательность автора – без них никуда, но мы знаем, что писатель – это прежде всего стиль, а раз так сложились обстоятельства, что от стиля ничего не осталось, значит, и говорить, в сущности, не о чем.

Тем не менее рассказы продолжались, и из каждого я узнавал новые подробности то об одной, то о другой части “Агамемнона”. О людях, которыми он населен, об отношениях, которые их связывали. Число персонажей множилось, соответственно, отношения становились всё сложнее и сложнее.

Здание шаг за шагом возводилось, может, и без генерального проекта и чертежей, вопреки или даже нарушая строительные и архитектурные ГОСТы, но строилось. Электра могла сначала возвести и вознести на самый верх, допустим, мансарду, и, пока я думал, кем – атлантами или кариатидами – ее подпереть, чтобы не упала, глядишь – ставилась стена: одна, потом, углом, вторая. За ними приходила очередь и фундамента, правда, пока без краеугольных камней, о которых забыли. Всё же стены было чем поддержать.

А дальше – мы, как чаевничали, так и продолжали чаевничать – “Агамемнон” сам собой подводился под крышу, а над крышей при большом стечении народа прибивался конек, этакая красивая резная деревяшка, о которой Электре рассказал то ли ее муж Сергей Телегин, то ли кто-то еще. Было интересно наблюдать за этой строительной эквилибристикой, да и здание тоже делалось всё любопытнее. Конечно, от многого по-прежнему брала оторопь, но я уже научился себе объяснять, что такое было время и такие у него были вкусы, главное же, это не наносное – свое. Неудивительно, что я с нетерпением ждал каждого нашего разговора с Электрой.

Сначала ее слушал, а потом, чуть погодя, записывал в дневник и видел, что это правильно, что одно как-то хорошо, по-умному объясняет, дополняет другое. Но, конечно, держал в уме, что есть второй, уже “ее”, Электры, роман отца, и очень его ждал. Потому что она не упускала случая о нем напомнить. Приманит, прикормит, а потом, держа на поводке, повторяет, что здесь-то мы и разгуляемся. Стол прямо ломится. Всё и под всеми соусами: что стилистика, что фактура, что ритмика.

В это можно нырнуть и год не выныривать: смотреть, сравнивать, пытаться понять, откуда одно и другое, кто, когда и на кого оказал влияние, где какая игра, перекличка, опять же намеки, эзопов язык. Будет вдосталь и психологии творчества, которой я так страстно хочу заниматься, в общем, бери – не хочу. И я честно ждал обещанного пира, ждал-ждал, но “Агамемнон” кончился, какие-то куски вспоминались, рассказывались и дальше, но в основном он кончился.