Владимир Шаров - Царство Агамемнона

И только тридцать лет спустя, собирая для Кожняка трехтомник Жестовского, сутки напролет просиживая в архиве ФСБ, читая том за томом одно следственное дело за другими, я вдруг понял, что никакого второго романа Жестовского нет и никогда не было. Первый был конфискован и, судя по всему, уничтожен, пошел в печь, а о втором, что бы ни говорила мне Электра, даже речи не шло. Его никто и не собирался писать. То есть писал что-то ее отец в конце пятидесятых годов? – да, писал. Привозил из Зарайска на перебеливание и перепечатку? – да, привозил. Но это просто во всё том же его первом романе появилось, как бы точнее выразиться – новое “детское место”, а там плод, который сам собой стал расти и развиваться. Дополнять, достраивать “Агамемнона”, который, может, где и уцелел. Плодом, о котором речь, явилась полная история его скитаний с нареченной невестой, а потом венчанной женой Лидией Беспаловой.

В общем, тут получился такой закрут: отец Электры после лагеря, не зная, что “Агамемнона” больше нет, решил его дописать, а Электра не разобралась, а когда разобралась, поняла, что поезд ушел. Думала, что кинула матери кость, а оказалось, что теперь и с наследством не поймешь. Потому что ничего, кроме “Агамемнона”, отец так и не окончил. Оттого она и играла с собой, всё боялась признаться, обманывала себя и обманывала. То есть, по глупости отдав “Агамемнона” матери, Электра не придумала ничего лучшего, как изобрести второй, уже с начала и до конца “ее собственный” роман отца.

Думаю, всё было именно так, а еще думаю, что на зоне, и не только потому, что несколько десятков людей из-за него погибли, лежат где-то на лагерных кладбищах, Жестовский всё чаще возвращается к своему роману. Спрашивает себя: что было неправильно? Возвращается всякий раз, просыпаясь на нарах, и когда получает письмо от якутки, которую тоже еще затемно будит тяжелый гулкий звон рельсы, просто дело происходит в другом лагере, за пять тысяч километров от его.

Он вспоминает о нем, когда его спрашивают, как он может после этого жить, и хотя по-прежнему уверенно отвечает, что роман в каждом, кто его читал, произвел необходимую работу, да и сам доспел, вошел в настоящую силу, иногда начинает думать, что, может, и погибшие, и они с женой, которые, пусть выжили, но свой лагерный червонец получили – особенно его беспокоит жена, которая столько ему помогала, раз за разом перепечатывала каждую страницу, – всё из-за того, что “Агамемнон” не был дописан.

То есть раньше он, Жестовский, считал, что роман полностью окончен, приведен в то состояние, в котором должен был быть, а тут стал сомневаться, думать, что, может быть, истории его собственной семьи и истории дома Сметониных на Собачьей площадке для “Агамемнона” оказалось мало. Конструкция вышла кособокой и неуравновешенной. Здание не завершено, не достроено.

И вот, часами бродя по своей инвалидной зоне, перебирая одно и другое, он вспоминает ту часть собственной жизни, которую в романе только наметил. Вспоминает Воркуту, как он сидит на кровати в ногах у дочери, она уже легла, ей завтра рано вставать, но он рассказывает ей о Лидии Беспаловой и не может остановиться. Всё тихо, мирно, в комнате тепло, спокойно, а за окном сугроб на сугробе и на ветру раскачивается тусклый желтый фонарь.

И вот он думает, что без Лидии “Агамемнон” не получился или всё в нем выстроилось нехорошо, неверно, но поправить дело можно, надо, обязательно надо попытаться прорастить эту забытую историю. Именно она, а не Мясников должна начать тот ствол, который с течением времени и станет правильным “Агамемноном”. Несомненно предстоит большая работа, необходимо по-умному обрезать другие ветки, чтобы у этого пока ничтожного побега появились силы, и он шаг за шагом пошел в рост. А дальше всё ему, и всё с избытком – и соков от корней, и солнца. Так сформовать крону, чтобы ростку было вдоволь его живительного тепла. Если удастся, если ему, Жестовскому, хватит сил, достанет и трудолюбия, и времени, и навыков садовника, “Агамемнон” получится таким, каким с самого начала и должен был быть.

Теперь второй вопрос. Почему Электра, даже переписывая куски, которые привозились из Зарайска, ничего этого не поняла, решила, что отец пишет новый, то бишь второй по счету роман? Конечно, она всегда жила с тем, что раз у Клитемнестры есть роман, свой роман должен быть и у нее, Электры, иначе получается в высшей степени несправедливо, даже основной вопрос, кому отец оставил наследство – ей, Электре, или всё же якутке, повисает в воздухе.