Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Тринадцать лет назад – взято уже из романа, а не из воркутинских рассказов, – они не хотели и слышать о браке, а потом, не сговариваясь, сочли обручение ничего не значащей формальностью, прихотью потерявших голову от происходящего вокруг родителей. Ясно, что сейчас всё поменялось. То, что Лидия, когда он в каком-то тряпье на двадцатиградусном морозе просидел на перронной скамейке шесть часов кряду, сумела спасти ему жизнь, было самым настоящим, самым всамделишным чудом.

Тут всё было чудом: и что она неведомо почему уже почти ночью пошла на перрон, и что там на скамейке в полной темноте его разглядела, и что сейчас он жив и даже не инвалид, но главное, конечно, что он – это он, ее нареченный жених, а она его тогда же, в восемнадцатом году, нареченная невеста. Приняв обет и посвятив себя Богу, он монахом, она монашкой кочуя по стране много лет, они понимали, что Бог налево и направо чудесами не разбрасывается. Что явленное чудо что-то да значит, и теперь им решать, захотят ли они понять Господа, согласятся ли с тем, что Он от них хочет”.

Повторяю, в Ухте ни о чем подобном отец с Электрой не говорил, мельком бросил о чуде и стал рассказывать дальше.

“Да и я, – рассказывала Электра, – лишних вопросов не задавала. Другое дело, когда отец стал возить написанное в Зарайске. Всё же я сделалась на двадцать лет старше, было больше опыта и, к сожалению, больше скепсиса. В общем, я задавала немало неприятных вопросов, интересовалась и одним, и вторым, и третьим. А он, похоже, считал, что полностью от меня зависит и, как ему ни не нравились некоторые темы, на всё отвечал. Поморщится, но вполне корректно объясняет.

Кстати, роману это пошло на пользу, многое из того, что от него слышала, я находила на страницах следующего привоза. В частности, в Москве об их с Лидией отношениях я тоже его не раз спрашивала, говорила, что не понимаю, почему его и ее родители, когда сами изготовились бежать и знали, что он остается в Москве, вдруг захотели их обручить, что за блажь? Будто ничего более важного не было.

Он ответил и то, что сказал, опять же перенес в роман. Начал с того, что его отец, Осип Жестовский, был профессором богословия, читал курс литургики в Троице-Сергиевой академии, а ближайшими друзьями дома была семья профессора математики Московского университета Николая Беспалова.

«У моих родителей, – продолжал отец, – единственный ребенок, то есть я, у Беспаловых тоже единственный ребенок – девочка Лидия. Но ей лишь двенадцать лет, тогда как мне уже девятнадцать, я перевалил середину семинарского курса. Ясное дело, говорить нам особенно не о чем, и знаю я Лидию плохо. Когда Беспаловы приходят к нам в гости, мне интересно разговаривать с отцом Лидии – потому что я увлечен математикой, даже думал записаться на механико-математическое отделение Московского университета вольнослушателем, – а отнюдь не с маленькими девочками. Впрочем, в нашем доме Беспаловы поминаются много раз на дню, и один факт, связанный с Лидией, достоин внимания.

Я привык к укорам матери, что, как они меня ни отговаривают, сколько ни приводят в пример биографии самых разных старцев, я всё равно, будто Алеша Карамазов, едва окончу курс семинарии – хочу принять постриг.

Та же проблема и у Беспаловых – их Лидия, сейчас она в четвертом классе гимназии, едва достигнет совершеннолетия, твердо намерена стать Христовой невестой. Конечно, для пострига необходимо разрешение от ее родителей, пока они категорически против, но известно, что Беспаловы люди мягкие и, если Лидия не изменит решения, рано или поздно уступят. К сожалению, надежд, что она передумает, немного. Лидия и впрямь мало похожа на одноклассниц, уже видно, что из нее выйдет настоящая красавица, а интересуется она лишь божественным. Кроме учебников и обязательной литературы, читает только Священное Писание да сочинения отцов церкви.

И вот перед тем как впятером сесть в поезд – Лидия, ее родители и мои родители, потому что я ехать категорически отказался, заявил, что намерен остаться в Москве закончить курс семинарии, – обе пары приступают ко мне и требуют (потом я узнал, что прежде они точно так же обрабатывали Лидию), чтобы я и беспаловская дочка, эта двенадцатилетняя гимназистка, обручились.

И снова на четыре голоса: что старец должен знать жизнь, какая она есть на деле. Потому что мирянин приходит к нему за советом не откуда-нибудь, а именно из мирской жизни, и вот ее надо знать, чтобы, если уж принял постриг, мог помочь людям. Человек нуждается не в абстрактных истинах, ты должен найти слова, которые впрямь нужны. А если ты до пострига мирской жизнью никогда не жил, просто не знаешь, с чем ее едят, – что ты ему скажешь? И опять: что старец – это монах, который в свое время всё испытал, через всё прошел и только тогда обратился к Богу. Значит, и другим может указать правильную дорогу к Спасителю. В общем, те вещи, которые говорят родители, когда не хотят, чтобы их единственный сын или дочь заперли себя за высокими монастырскими стенами, а затем всю жизнь жалели.