Эдуард Лимонов - Свежеотбывшие на тот свет

– Как Елена? Всё по фотографам?

– Да, Яков Моисеевич, портфолио делает.

– Портфолио, портфолио… смотрите, провороните жену…

Дни наши проходили в корректуре запоздалых новостей, переводимых из американских газет, и в корректуре сочинений наших соотечественников. Так у нас в газете печатался приключенческий роман писателя 2-й эмиграции под названием «Царица Тамара».

Валька был более или менее таких же убеждений, что и я. Лишь более циничен, чем я, поскольку успел пожить в Израиле, где перестал быть сионистом.

У него был, впрочем, один недостаток: зловонное дыхание. Я спросил его как-то о причине, он, тяжко вздохнув, сообщил, что такова особенность его печени.

Отсюда – туда, я умиляюсь нам, ему и мне, молоденьким идеалистам, нас ещё ожидали самые главные испытания нашей жизни, и это не были крушения наших семей.

Пользуясь случаем, упомяну здесь интереснейшую деталь. В рассказе «Коньяк “Наполеон”», где Валька Пруссаков выведен под псевдонимом Львовский, прототипом психопата-линотиписта Кружко послужил убийца полпреда Войкова – Борис Коверда. Может быть, кто-то мне и рассказывал, кто таков наш линотипист, но убийца не произвёл на меня впечатления, и я запамятовал. Предположение о том, что моим «Кружко» в реальности был Коверда, высказал несколько лет тому назад мой товарищ Данила Дубшин. Мы проверили и перепроверили биографию Коверды. Да. Он работал линотипистом в «Новом русском слове» в одно время со мной. Так что «Кружко» в «Коньяк “Наполеон”» – Коверда. Умер Коверда в 80 лет, в 1987 году. А полпреда Войкова он убил в 1927 году, то есть ещё шесть десятков лет прожил.

Моя трудозанятость в «Новом русском слове» не оказалась длительной. После того как Яков Моисеевич Седых опубликовал в «ХОБО» мою статью «Разочарование» в конце ноября того же 1975 года, на Седых началось давление, чтобы он меня уволил. Что и произошло где-то в январе 1976 года. Корректором, по правде говоря, я был никудышным. Вальке приходилось порой перечитывать тексты после меня.

В марте 1976 года я поселился в отеле Winslow в убогом номере, где едва умещалась кровать. Соседом по коридору у меня был великолепный Эдик Гут. К нам на 16-й этаж приходили одинокий Валька, одинокий хромоногий Цветков, одинокий эмигрант Лёшка Тиммерман и многие другие замечательные люди.

Прилагаю здесь, по-моему, чудесный и живой рассказ о том времени, о нашей демонстрации против газеты «Нью-Йорк Таймз».

А Вальку понёс поток жизни. Зигзаги и колени, которые выделывал этот поток Валькиной жизни по пути, невероятен. Начав ещё в СССР как диссидент-сионист, приехав из Израиля, уехав в США, Валька без моего присмотра (он всегда, в общем, смущался меня, пока я был рядом) стал поклонником Гитлера (написал книгу «Гитлер – оккультный мессия»), затем сторонником Муаммара Каддафи, участвовал в Каддафиевских семинарах на Мальте, писал для газеты «День» и вот умер правоверным мусульманином и сотрудником IslamNews. Ну что за судьба ведь!

Где они тогда находились?

Один конец той стрит выходил, помню, на недалёкий Бродвей, рукой было подать, прямо от входа в здание был виден его угол, Бродвея.

На углу мы и встретились, я и переводчик моей статьи – американский мальчик русского происхождения, его звали Гриша, сам же он называл себя почему-то Гришка, может, он считал, что Гриша всего лишь детское производное от мужского Гришка? Гришка был вылитый сегодняшний Шаргунов, только моложе. И немного американского акцента в русском языке.

Я уже тогда бегло говорил по-английски, но ещё связно не писал. Мы притащили Гришкин перевод моей статьи «Разочарование», статья, дополненная и развёрнутая мною для предполагаемых читателей-американцев, лежала у Гришки в папке. В ней речь шла о разочаровании Америкой, наблюдавшемся тогда у эмигрантов из России.

Толстый чёрный в засаленном чёрном же костюме, что-то спросил у Гришки, загораживая пузом доступ к лестнице.

Гришка в ответ плюнул в чёрного парой слов. Чёрный освободил нам путь.

– Что ты ему сказал?

– Только сказал «Шарлотт Куртис».

– Ну?

– Это женьщина (Гришка говорил по-русски с лишними мягкими знаками), редактор оп-пейдж в «Таймз». Я же вам говорил…

В приёмной оп-пейдж (оппозиционной страницы газеты) было накурено, хоть топор вешай. Ведь тогда ещё вовсю курили в присутственных местах.

Публика была одета в стиле того времени – на стыке эпох, маскулинное время двубортных гангстерских костюмов и шляп уже истекало, но ещё держалось, потому ползала были двубортные и даже ошляпленные, а добрая треть уже подверглась атаке хипповой моды, велюровые и бархатные штаны с отворотами и джинсы присутствовали в зале, часть голов имела внушительные скальпы, которые понравились бы индейцам эпохи романов Фенимора Купера.