Эдуард Лимонов - Свежеотбывшие на тот свет

В конце концов образовалась небольшая команда, в которую входили, помимо меня:

мой давний друг ещё по Харькову – художник Вагрич Бахчанян, бывший советский режиссёр, дай бог памяти, как его звали? Марат Катров, по-моему, или Капров, в качестве наблюдателя должен был появиться поэт Лёшка Цветков, ну, и обещались быть члены «Сошиалист Воркерс Партии» во главе с нашей подругой Кэрол.

«У вас же первая демонстрация, подскажем…» – милые троцкисты.

Тогда было время Большой нью-йоркской депрессии. Город был банкротом. Здания были облупленные, летал по улицам мусор, было красиво и по-домашнему. Помню толстые карманы песка вдоль обочин всех этих хвалёных стрит и авеню. Стены небоскрёба «Эмпайр Стейт Билдинг» окружали сетки для улова падающих со стен вниз кирпичей.

Нью-Йорк лежал пыльный и потрескавшийся под осенним солнышком, когда мы шли на эту клятую демонстрацию. Неся завёрнутые в газеты написанные для демонстрации Бахчаняном плакаты. Плакаты были соединены верёвками, мы должны были их надеть на себя, как сэндвичи. Что там было написано, ей-богу, не помню. По-моему, было «За нашу и вашу свободу» – среди прочего.

Я написал «клятую демонстрацию»? Ну да, «клятую», мы уже её ненавидели, хотя ещё не начали.

Потому что страшно же было, конечно же. Первый раз на гильотину.

Не ходить? Засесть у меня в комнате в отеле Winslow и выпивать?

Нельзя было. Я эту кашу заварил.

И мы шли втроём, переругиваясь. Валентин Пруссаков, Вагрич Бахчанян и я. Оба они недавно умерли, поскольку сколь же они могли жить, сорок с лишним лет прошли.

На месте нас ждал всё-таки хромой Алёшка Цветков, впрочем, сразу декларировавший, что он наблюдатель. Ну, хоть так.

Катрова, нам сказали, кто-то видел, но мы его не видели.

Алёшка Цветков до сих пор жив и, мне сказали, высказывается как либеральный русофоб. Тогда он был хороший, и пьющий, и компанейский, вот что с людьми делает время, а может, в плохую компанию попал, люди ведь сплошь и рядом попадают в плохие компании…

Зато у нас оказались там конкуренты. Секту референта Муна угораздило демонстрировать в тот же день. Впрочем, дружные, чистенькие сектанты тотчас подошли к нам, дружелюбные, и предложили демонстрировать против «Нью-Йорк Таймз» вместе. Мы презрительно отказались.

«No problem!» – воскликнули они, улыбаясь, и отошли.

Мы надели наши сэндвичи. Было жутко стыдно, помню, как голые.

Подошли трое полицейских. Узнали у нас, в чём дело.

Узнав в чём, посоветовали нам не загромождать проход служащим и журналистам. При этом они, все полицейские, старательно, как проклятые, жевали чуингам.

Подошли троцкисты. Подбодрили нас. Мы раздавали листовку, содержание её тоже не помню, хотя именно я и написал её, а троцкистка Кэрол перевела на английский.

Один злой еврей скомкал при нас нашу листовку и энергично бросил её оземь, на асфальт, да ещё и плюнул поверх. В общей сложности с десяток человек скомкали листовку и в ярости швырнули её оземь. Сопровождая свои действия ругательствами в наш адрес.

Видимо, деморализованные, уже через небольшой промежуток времени, мои товарищи стали предлагать мне: «Может, хватит этого позорища?», «Пошли, достаточно!»

Но я заставил их отстоять два часа.

Несмотря на то, что мне самому страшно хотелось снять с себя сэндвич и убежать.

Когда я дал им сигнал, что «будет, ребята, пошли выпьем у меня в Winslow», они с облегчением сорвали с себя сэндвичи.

Когда Пруссаков заталкивал их в мусорный контейнер, я отвернулся.

Вот так создаётся История, в муках, как видите.

А «Нью-Йорк Таймз» стала за быстро прошедшие сорок с лишним лет ещё хуже, деградировала и врёт уже впрямую. Ну да вы знаете, за новостями-то следите ведь…

Ноликом мы его все звали. Поскольку он был ирландский сеттер по фамилии О’Нил и с таким педигри, то есть родословным древом, что можно было позавидовать и аристократам. Пути, по которым попадают в неродные им страны dogs, случайны и, как правило, совпадают с перемещениями по нашей планете людей состоятельных.

Характер у Нолика был ярко выраженный дружелюбный. Завидев меня, запах мой был ему знаком чёрт знает с каких времён, он немедленно вставал на задние лапы и лез обниматься. А так как росту он был немалого, то запросто мог лизнуть длинным лиловым языком в лицо.

Шелковистая шерсть цвета кожуры молодых каштанов свисала с Нолика и даже с его хвоста. И большие шелковистые уши прикрывали его ушные раковины. Так как сеттер был создан Господом, чтобы хватать в воде подстреленную хозяином птицу и, держа её в зубах, доставлять хозяину на берег, то плавал Нолик отлично, на все десять баллов, и находил плавание удовольствием. Я помню его ещё в первый приезд к Николаю Николаевичу, он выскользнул из-под большой ели, украшающей дом Николая со стороны улицы, и был молод тогда.