Владимир Караев - Частный доктор

— Ты кто? — спросил Леша. — Ты ведь Лазари? А, Серый?

— Я Лазари, — усмехнулся тот. — Я был Давидом, я был Роном, я был и я есть многие и многие другие. Я — плод твоей мысли, порождение твоей жизненной энергии. Я — Утукку. Живой мертвец.

Леша облизал пересохшие губы.

— Кто ты? — переспросил он.

Лазари или уже вовсе не Лазари? А может, он никогда им и не был?

— Я сказал тебе, кто я.

— Ты мой близкий, мой лучший друг, нелепо погибший из-за своего бесшабашного лихого характера и желания дергать смерть за усы.

— Погибший. Это верно.

— Но не умерший. И это также верно. Ты был жив силой моего желания. Я не знаю, как это у меня получилось, но получилось.

— Да. И это верно. Не мертвый, но и не живой. Как и ты сейчас. Сейчас мы с тобой по одну сторону.

— Я умираю?

— Да.

— Я умру?

— Несомненно.

В том, как он это сказал, не было ни тени сочувствия, сожаления. Простая констатация.

— Почему я здесь? Что случилось? Как?

Лазари посмотрел ему прямо в глаза:

— Сейчас ты все поймешь.

В одно неисчислимое мгновение Леша увидел, понял и прочувствовал все. Он сидел за одним столом с Первым и Вторым. Он стоял за спиной Инессы, его верной Кане-Корсо, когда она длинной иглой прокалывала глаза на его фотографиях, а после рвала их в клочья и жгла, бормоча неразборчивые проклятия с побелевшими в неистовом трансе глазами. Он сидел плечом к плечу с ней за столиком кафе в Старом порту Тель-Авива напротив Второго, и легкий ветерок освежал горевшую огнем кожу — результат вершившегося на его глазах предательства. Он увидел, как Поплаков, философски пожав плечами, принял новые условия сделки. Впрочем, какие же они новые — «по чину брать и по чину делиться»… И еще — он увидел и понял все о нем и Лазари.

— Ты привел меня сюда! — угрюмо сказал Леша, и рана в боку плюнула на песок кровью. — Ты убил меня!

— Неужели? — нехорошо улыбнулся Утукку. — Ты сам сюда пришел. Ты шел сюда долго и неотвратимо. Не смотря на других, не смотря по сторонам. Ты шел с зашоренными деньгами глазами. А убил тебя не я, а ты. Вы-с, вы-с себя и убили! — Хихикнул тонко и противно: — Ну, не сам, а посредством киллера. Гвоздь, кстати, его погоняло. Достойный, между прочим, представитель своего цеха.

— Не-ет! — ощерился в ответ Леша. — Это твои советы, твои! Твоя опека, твоя дружба…

— Дружба? — перебил его Утукку. — Дружба? С кем ты дружил, Романов? С покойником? С моим ЗD-отображением в твоем воспаленном мозгу?

Леша запнулся. Замолчал.

— Так ты скажи — с кем ты дружил? С тем, кого ты насильно держал, не давал уйти, пойти назначенным путем?

— Ты! Ты сам не хотел уходить! — Леша выстрелил рукой в сторону Перевозчика. — Ты не хотел встречи с ним! Ты боялся, боялся умирать!

— А кто не боится? — Утукку пожал плечами. — Кто хочет умирать? Кроме самоубийц. Но за ними не присылают Перевозчика. Их забирают. Это другая история. Да, я боялся, да, я не хотел уходить, да, да и да! Ну и что? Это не оправдание тому, кто хочет удержать покойника на чужой стороне. Как бы он ни умолял и как бы ни мечтали о том же на оставленной им живой стороне. Ты понял?

Леша хмуро уставился в песок. Кровь уже не стекала струйкой, а сочилась ленивыми тягучими каплями.

Это песочные часы моей жизни, — осенило Лешу. — Время мое истекает.

Словно в подтверждение Перевозчик шумно вздохнул, шевельнулись уключины, приподнялись весла.

— А зачем? Зачем ты сделал это? — печально выдохнул Леша и поднял глаза на Лазари.

— Ты меня не отпускал. Ты сотворил из меня Утукку. Тяжелый грех — оставить душу меж жизнью и смертью, не дать ей обрести поход. Чтобы искупить его, Утукку ведет за собой…

— Своего держателя, — шепнул песок и улыбнулся кровавой улыбкой.

— Именно так, — кивнул Утукку, и на мгновение проступил в этом жесте прежний, живой Серый, Лазари, с его необыкновенной харизмой и жаждой жизни. Хитрый, едкий, грубый, но и надежный, как Железный купол [39] Высоко эффективные батареи противоракетной обороны. Израильская разработка. , друг.

— А куда попадет его держатель? — сердце пропустило удар, затормозило и стало биться медленно и гулко — то ли предчувствуя страшный ответ, то ли изможденное кровопотерей.

— Я не знаю, — с явной жалостью ответил тот. — Я предвижу мир живых. Дела мира мертвых мне неведомы.

Серый или Утукку? Кто говорит, кто управляет его языком, его чувствами? Какие чувства могут быть у живого покойника? Он и не Лазари вовсе. А просто собирательный образ живого мертвеца. Един во многих лицах… Е1ет-нет! Это же Серый, его, блин, друг и ныне, и присно, и навсегда, аминь!