Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Отцу ты уж как-нибудь объясни, что мне лучше учиться в Берлине. Денег я от вас не потребую.

С секунду он молчал. Ему хотелось растолковать матери свое чувство к Ханне.

— Это ведь было для меня не просто… просто ну, вовсе не то, что принято называть юношеским увлечением. Ханна, ведь она… — Он рассердился на себя и осекся. — Словом, я еду!

А выглядит как покойник!

— Да, я тебя понимаю, Ханна своеобразное создание. Своеобразна, и внутренне и внешне! Вторую такую не сыщешь. Что она выросла тут, в доме напротив, — чистая случайность. Она ведь…

Но, увидев, как сын широко раскрыл глаза, стараясь сжать дрожащие губы, она тоже осеклась.

Разглядывать бриллианты и самоцветы в окне ювелира доставляло фрау Люкс столько же удовольствия, сколько другим доставляет обладание этими драгоценностями; так любовалась она и на рано зазеленевший сад Теобальда Клеттерера: в лучах солнца он, казалось, смотрел на мир сотнями юных глаз.

До чего же хорошо было идти к домику садовода по асфальтированной дорожке, уставленной молодыми лавровыми деревцами в зеленых кадках. И до чего хороша жизнь!

Если бы фрау Люкс жила в роскошном замке, а не в мансарде, где даже мебель носила отпечаток вечной нужды, она не могла бы составить себе лучшего мнения о жизни. И все же, несмотря на мягкость характера и благодушие, это была вполне практичная, работящая женщина, которая умом настолько превосходила мужа, что за двадцать лет супружеской жизни он ни разу этого не почувствовал.

Едва только мать Ханны — Ханнин двойник, казавшийся лишь чуть постарше дочери, — вошла в комнату, где всегда стоял запах мочалы и мокрой хвои, Томас поспешил скрыться.

Между тем неразлучная троица уже отмахала полпути от Вюрцбурга к Оксенфурту. Мальчики шагали по шоссе, которое белой лентой вилось вдоль сверкающей реки. Солнце было еще на подъеме и жарило вовсю.

Сын Оскара питал особое пристрастие к земноводным и уже обзавелся обширной коллекцией живых ящериц; вот и сейчас он осторожно нес консервную банку с четырьмя маленькими жабами. Он то и дело опускал руку в банку, вытаскивал одну из своих любимиц за ногу, поднимал кверху и снова ронял дрыгающую тварь в посудину. После чего припускался рысцой догонять товарищей.

— Они потом станут зелеными. Давай на спор, что это древесницы.

— Обыкновенные жабы! Будут во какие здоровые, если их много кормить. Но зелеными — дудки! — заявил сын письмоводителя не терпящим возражения тоном и заглянул в бутылку с отбитым горлышком, где выписывали изящные зигзаги крохотные, с английскую булавку, рыбешки. Некоторые, уже лежавшие на боку, и блеском напоминали булавки.

Самая мизерная добыча была у маленького Люкса. Он обтряс и облазил целых двадцать пять яблонь, а в сигарной коробке под свежими листьями лежали всего два майских жука. Было только начало мая. Руки и ноги болели, бархатный костюмчик от груди до колен был вытерт и перепачкан известкой от выбеленных стволов.

Сын Оскара скинул рваные отцовские башмаки. Он уже натер пятки до волдырей.

— Интересно, что они скажут, когда нас увидят! Ты боишься?

— Ну да! Мой-то вообще ничего не скажет. Он и сам боится. Выступать страшно! Это я точно знаю.

Сзади послышался грохот колес пивного фургона. Сын письмоводителя, белобрысый и белокожий, как свежевыструганная сосновая доска, и такой же щуплый, как маленький Люкс, широко расставив ноги, стал посреди шоссе и, задрав носик, потребовал:

— Дяденька, подвези!

Как было устоять перед этим трогательным ртом с ровными, чуть редковатыми, крохотными зубками. Плутишка тотчас это заметил по лицу возчика и, не дожидаясь, скомандовал сам:

— Тпру, стой!

Могучие соловые тяжеловозы подобрали головы, выгнув шею в горделивую дугу, и обменялись взглядом, будто сговариваясь не принимать в расчет вес трех таких щеглят.

Возчик коснулся могучих крупов лишь самым кончиком кнута. Это была скорее ласка. Фургон покатил дальше.

— Вам куда, ребята?

— В оксенфуртское варьете.

Возчик даже обернулся.

— В варьете-е?

— Там вход платный. Мой отец выступает.

— И мой тоже!

— А мой сидит за кассой, за кассой варьете.

— В Оксенфурте? — Покачивая головой, возчик воззрился на окурок сигары, словно окурок виноват, что не предупредил его вовремя. Но так и оставив вопрос нерешенным, крикнул «но!» и легонько дернул вожжами; лошади пошли рысью. Вода угрожающе заплескалась в бутылке с отбитым горлышком.

— Стой! Остановись! Дайте я сойду. Дайте я сойду.