Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

«Прямо отсюда пойду к нему на квартиру, — подумал Томас. — Посмотрю, действительно ли он смылся».

— Служил у меня приказчик, пять лет подряд был точен, как часы. А потом завел себе пару канареек, стал разводить потомство, и все пошло прахом. Еще жива была покойница жена. — Соколиный Глаз произнес это с сияющим лицом и даже не подумал покоситься вправо. Уже несколько дней как он перестал коситься вправо, когда что-нибудь напоминало ему первую жену.

Окошко в мастерскую раздвинулось, и двойной вороненый ствол охотничьего ружья с привешенной к нему квитанцией угрожающе просунулся в комнату.

— Заказ шапочника Лемлейна — чистка, смазка, а также заменен винтик в прикладе! — Лица анархиста не было видно.

Когда Томас по пути в мастерскую проходил через лестничную площадку, в дом вошли четверо мужчин: полицейский с детским личиком, который при аресте Соколиного Глаза так бережно надевал на него наручники, уголовный комиссар, господин Тэкстэкс и судебный эксперт-химик из Мюнхена — толстенький человечек с вдавленным лбом и забавно отвисающими полными щечками. На подбородке у него болталась, словно приклеенная, длинная черная бородка лопаточкой.

«Слишком он долго тянул, теперь его схватят». Томас вошел в мастерскую:

— Ну, так как же?

Анархист стоял, наклонившись над небольшим токарным станком, и бруском заправлял резец.

— У меня свой план. — Он загадочно улыбнулся.

Томас большим пальцем ткнул через плечо:

— Они уже тут.

— Они и вчера, кажется, были. Ничего они со мной не сделают… пока что. Как бы им этого ни хотелось.

Полицейский снял печати с двери господина Молитора, и все четверо вошли; причина смерти была полностью установлена. Оставалось только составить заключительный протокол о том, что смерть наступила вследствие несчастного случая.

Все стали полукругом перед несгораемым шкафом. Он походил на старинную изразцовую печь и стоял на подставке времен Ренессанса, углы которой были украшены бронзовыми львиными лапами. На одной из этих лап обнаружили клок слипшихся от крови седых волос.

Уголовный комиссар указал на царапину, которую господин Молитор, падая, прочертил каблуком по натертому паркету.

— Дверь отворил он сам: когда ему стало плохо, он, видимо, хотел кого-нибудь позвать. Открыть дверь у него еще хватило сил, а потом он кое-как добрался до спальни и, уже падая, ударился виском об эту лапу. Если принять во внимание, что Молитор был глубокий старик и к тому же саженного роста, то смерть от несчастного случая можно считать бесспорно установленной.

Господин Тэкстэкс нагнулся — выступающая вперед подставка была высотой всего сантиметров в двадцать — и провел рукой по львиной лапе.

— Совершенно такая же круглая, как набалдашник плетки у нашего убийцы и грабителя.

Бухгалтерская экспертиза установила излишек в триста двадцать марок против наличия, показанного в книгах, которые велись крайне бестолково.

— Я собирался уехать. Сел даже вчера в поезд. Но ведь мне ничего особенного не грозит, если даже вы на меня донесете! На худой конец вышлют за то, что я проживаю под чужим именем. А что я кокнул старика, это надо еще суметь доказать… пока что.

— Как это понять: «кокнул старика». Убили вы его или нет?

Швейцарец молчал, загадочно улыбаясь.

— Ну-с, на этом дело Молитора будем считать оконченным. — Уголовный комиссар потянулся, словно после завершенной тяжелой работы.

— Это, конечно, очень хорошо. Значит, тэк-с, еще сегодня можно выпустить нашего злодея; рад, весьма рад. Но меня, тэк-с, куда меньше радует, что кровь и волосы Молитора на львиной лапе обнаружили не следственные органы, а какая-то полуслепая старуха служанка. Это тэк-с, тэк-с…

Четверо мужчин покинули дом Молитора.

В «шахте», как и в любой будний день, жизнь шла своим чередом. Ребятишки галдели, младенцы пищали, на дворе стирали белье и кололи дрова, женщины судачили, переговариваясь из окна в окно, а бондарь, мастерская которого помещалась тут же, обстоятельно, не спеша, сбивал новую бочку.

Но гости за свадебным столом сидели одетые по-праздничному; Соколиный Глаз ради торжественного случая снял у соседей еще одну комнату, окна которой тоже выходили в монастырский сад и были увиты столетним плющом.

Светлой, обнадеживающей точкой засиял этот день на фоне тяжелых и долгих лет безнадежной борьбы за кусок хлеба, и каждый видел в нем первую волну прилива, который подымет их на своем гребне.