Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

В такие мягкие весенние вечера, когда все погружено в глубокое безмолвие, когда не шелохнет былинка, когда кузнечик застрекочет рядом, прислушается и снова застрекочет уже вдалеке, в душе юношей созревают решения на всю жизнь, а матери потом только диву даются.

Сквозь щели забора пробивались ветви жимолости, и Ханна отстраняясь от них, поневоле прижималась к возлюбленному.

Несколько минут они брели полями, потом пошли лощиной, над которой кустарник так часто переплел свои ветви, что свет усыпанного звездами неба лишь украдкой просачивался сквозь зеленую кровлю, и не было выхода густому аромату шиповника, не сравнимому ни с одним по свежести и сладости.

По этой дороге давно уже не ездили. Колеи поросли травой, а плети ежевики свешивались вниз и цеплялись за одежду колючками.

Томас приподнял усыпанную цветами длинную ветку шиповника. Ханна нырнула под нее и, обернувшись, обвила его шею руками, словно завороженная, которая хочет, наконец, освободиться от злых чар.

В темноте он видел лишь блеск ее глаз и чувствовал ее тело, которое на солнце отдавало прохладой, а здесь, в этой благоуханной прохладе, потеплело.

Они могли бы уже составить картотеку поцелуев.

Детские больше их не удовлетворяли, и они сразу же соединились в поцелуе, в котором было всё, что может дать поцелуй.

Томас опустил плечики ее выцветшего платьица, правое и левое, она медленно высвободила руки и предстала перед ним обнаженная до пояса.

Было темно. Лишь свет звездной ночи, струясь сквозь лиственный шатер, падал на бутоны грудей, которые под руками Томаса — Ханна чувствовала это — словно росли и набухали.

Природа, великая обольстительница, сулила последний взлет, когда в разрывающейся коробочке цветка заключено само счастье.

Но человеческие установления и тут воздвигли перед Томасом барьер с начертанным на нем словом «ответственность».

Ей было шестнадцать, ему не исполнилось и двадцати.

И вдруг ночную тишину нарушил легкий шорох — должно быть, распрямилась ветка, выскользнув из чащи кустарника.

Томас в тот же миг поднял голову. Ханна натянула платье. И хотя она была благодарна возлюбленному и ни капельки не оскорблена, все же во взгляде ее тлел отблеск оскорбленного самолюбия, словно он ею пренебрег.

По проселочной дороге, которая была лишь чуть светлее поля, а в десяти шагах сливалась с окружающим мраком и двумя рядами яблонь по обочинам, они сперва шли друг подле друга в полном молчании.

«Доктор Гуф, надо полагать, не отнесся бы к этому столь серьезно», — подумал Томас и сказал:

— Доктор Гуф знал уже многих женщин… и вообще.

Ханна с живейшим интересом обернулась к нему:

— А сколько, как ты думаешь?

— О, он, конечно, знаток по этой части.

И потом проронил ту фразу, которую давно мысленно подготовил:

— Из-за него и невинная девушка легко может попасть в беду и погибнуть.

Он не заметил зажегшейся в ее глазах насмешливой искорки.

— Другим, ну, знаешь, таким девушкам, им и горя мало!

— А ты думаешь, он и таких знал?

— Бог мой, он не очень-то разборчив… А по-моему, это мерзко.

Ханна на ходу сорвала листик с яблони.

— Видимо, он очень интересный человек.

Ханне было ново и очень приятно взять под свою защиту мужчину, который столько пережил и столько видел, настоящего, опытного мужчину.

— Знаешь что… А ведь он человек благородный.

Против этого Томас ничего не мог возразить, он был того же мнения.

— А что он любит женщин, так это даже очень хорошо.

— Но у неиспорченной девушки поцелуй такого человека может вызвать только отвращение.

И тут она отомстила ему за то, что он в лощине не потребовал и не пытался овладеть тем, в чем она все равно бы ему отказала.

— А меня он целовал.

Действие этих слов было сокрушительным. Но она увидела лишь его страшные глаза. В последний миг он левой рукой успел схватить сжатый для удара кулак.

Как человек, сам на себя надевший наручники, чтобы не стать убийцей, он заставил себя круто повернуться и зашагал от нее прочь.

Дома его дожидался анархист. Томасу казалось, что его сердце так накачали воздухом, что оно вот-вот лопнет. Подбитый глаз опять разболелся.

— Хорошо, что вы пришли! Не то я завтра сам бы к вам пожаловал.

Тем не менее анархист начал так, как задумал:

— Вы, конечно, удивлены, что я здесь?

Томас выложил на стол вату и чистый платок для компресса.

— Нисколько не удивлен.

— Итак, вы думаете, что это я убил старика?