Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Они подошли к реке, сливавшей серебристую свою мелодию с ночью и луной, и свернули в кривую, по-ночному притихшую уличку, в которой отныне поселился страх.

— Нет, не могу, не могу! Ни за что на свете! — воскликнула вдова и испуганно остановилась.

— Тогда переночуйте сегодня у меня. — Он посмотрел вправо. — У меня две кровати.

— Но люди! Что скажут люди!.. Мне надо будет очень рано уйти, не то пойдут разговоры.

Придерживая кошечку левой рукой, а вдову — правой, Соколиный Глаз бодро зашагал обратно.

Даже судебный исполнитель и тот среди бела дня лишь с помощью услужливой соседки сумел бы разыскать жилище Соколиного Глаза. Оно затерялось в шахте, чьи штольни, штреки, забои каким-то колдовством очутились вдруг на земной поверхности и превратились в коридоры, дворы, лабиринты наружных и внутренних лестниц и самых диковинных закоулков.

Соколиный Глаз, держа вдову за руку, вел ее за собой по темным, опасным для жизни, насквозь прогнившим деревянным галереям, поворачивал вправо, влево, то подымался по ступенькам вверх, то спускался вниз, чтобы затем снова подняться. Глаза кошечки светились двумя зелеными точками.

Комната была залита лунным светом. Как изнывающий от боли и страха пациент, садясь в зубоврачебное кресло, говорит себе: «Теперь — все!» — так и Соколиный Глаз, еще не выпустив из рук кошечку, выдавил из себя роковой вопрос и при этом до того беспомощно посмотрел вправо, что не менее боязливая в сердечных делах фрау Юлия, собрав все свое мужество, встала на цыпочки и провела тоненькой ручкой по его волосам.

— Как у вас здесь хорошо! — Они смотрели в окно на раскинувшийся внизу, как бы отрешенный от мира сад женского монастыря; в трепетном голубоватом сиянии луны там, казалось, скользили белые тела молодых монахинь, не находивших себе покоя и искавших друг друга.

Кровати красного дерева стояли рядышком. На обеих тумбочках красовалось по крохотному ночнику с зеленым абажуром. Полный спальный гарнитур. Они улеглись.

Кошечка, свернувшись клубочком, спала на подоконнике. Домашний очаг был основан.

Чета Люксов и чета Штрихмюллеров отправились на вокзал встречать тетушку. Каждые пять шагов зятья останавливались и ожесточенно спорили.

— Но согласись, что такая почтенная дама нуждается в удобствах! А где у вас удобства? При ее средствах она может их требовать. — Тут господин Штрихмюллер приосанился и упер руки в бока. — А у нас паровое отопление. — И пошел дальше.

Ганс Люкс остался в одиночестве под мигающим пламенем газового фонаря; он стоял, согнувшись для отпора, плотно сжав губы и не находя, что возразить.

— Она моя приемная мать, а не твоя… Я для нее уже и комнату приготовил, значит, то есть заново оклеил, кресло купил, — крикнул он вдогонку.

— Комнату приготовил! Кресло купил! Смешно даже говорить о таких грошах… Хорошо, я возмещу тебе расходы. Впрочем, тетушке самой решать, у кого ей поселиться. Не захочешь же ты силой принудить бедную старушку.

— Тетушка? Какая она тебе тетушка?

— Зато она мне тетушка! Такая же, как и тебе… Мой муж не какой-нибудь проходимец, искатель наследства! — воскликнула фрау Штрихмюллер, а ее муж, бросив взгляд на зятя, развел руками.

— Давайте договоримся так: сперва у нас, потом — у вас, — сказал господин Штрихмюллер. — Пусть у старушки будет хоть какое-то разнообразие. Она с дороги, конечно, очень устанет, а мы живем у самого вокзала. — В одной из боковых улиц рядом с вокзалом у него был собственный одноэтажный домик в восемь крохотных комнаток, шесть из которых он сдавал приезжим. На тетушкины деньги он мечтал надстроить второй этаж и превратить домик в настоящую маленькую гостиницу.

На платформе напряжение достигло предела. Было не до разговоров. Все молча, сосредоточенно глядели на две блестящие полоски рельсов, по которым должен был прибыть запаздывавший поезд.

Начальник станции в красной фуражке, проходя мимо Ганса Люкса, спросил:

— Ну как, обещают вам что-нибудь?

Тут подошел поезд.

— Какая она из себя? — воскликнул господин Штрихмюллер и, подхватив жену под руку, побежал вдоль платформы. — Может, она и не приехала. Опоздала на поезд! Старушка ведь!

Кричали носильщики. На гладком теле состава появились наросты, носильщики срывали их с лихорадочной поспешностью. Поезд стоял всего две минуты.

— Нет ее? Какая же она из себя?

— Значит, то есть вон там!

В черной рамке окна появился обтянутый желтой кожей череп, а за ним цветущее лицо молодого пастора, который, отчаянно кривя рот, выкрикивал какие-то английские слова. К ним ринулись носильщики. Первым из вагона выскочил провожавший тетушку из-за океана американский пастор. У него была только одна рука. Правый рукав свисал, безжизненный и черный.