Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Настойчивая откровенность Ледяшина соперничала, пожалуй, только с работой челюстей, которыми он безостановочно перемалывал огурцы.

— Кстати, твоя диссертация выглядит теперь гораздо лучше. Это не мое мнение, Феодор, можешь к нему прислушаться. Так что вся эта неприглядная история пошла тебе только на пользу. Ну и науке, разумеется. Вот и получается, что мы с тобой, как борющиеся противоположности, двигаем прогресс. Здорово, правда? — Ледяшин гнусно засмеялся. — Ну это я так, шучу. Насчет прогресса. А насчет диссертации можешь быть уверен.

Сергей быстро опустошил свою тарелку, брезгливо отодвинул ее от себя.

— Все? — спросил Хрузов.

— Все, — коротко согласился Ледяшин. — Ты почему огурцы-то не ешь? Соленое не любишь?

— Нельзя мне, — ответил Хрузов резко.

Он явственно ощущал барьер отчужденности, который разделил их с Ледяшиным раз и навсегда. Хрузов не был злопамятным человеком. Он мог простить Лене, если бы она этого захотела. Мог простить и Моренову, если бы тот, подойдя вдруг к его столу, по-стариковски обстоятельно признался в своей немощной враждебности к тем, кто стремится оставить его позади себя. Но Сергею он не мог простить ни за что. Его предательству нет оправданий. Однако, поскольку их с Ледяшиным в прошлом слишком многое связывало, Хрузов предпочел придумать миф о том, что прежнего Сергея Ледяшина больше не существует, от него осталась одна лишь оболочка, тело. А раз так, то и обращаться с ним нужно лишь как с примитивной моделью бывшего товарища, как с его не слишком удачной копией.

Вот почему жалкие попытки Ледяшина к примирению производили на Федора удручающее впечатление.

— Я не понимаю, чего ты хочешь от меня, — сказал ему Хрузов сухо. — Наши научные, равно как и дружеские контакты давно закончены.

Ледяшин впился глазами в салат из огурцов, маскируя голодом оскорбленное самолюбие.

— Если ты не возражаешь, я съем твои огурцы. Не пропадать же добру?

И он действительно их съел, впитал последней коркой хлеба остатки сметаны и отправил себе в рот с бесподобным пренебрежением к тому, как Хрузов следил за ним. Потом он поднялся, как положено, задвинул за собой стул, вытер губы салфеткой и сказал со стойким безразличием:

— Я не набиваюсь к тебе в друзья.

Выйдя из столовой, Ледяшин перебросился парой слов с Раей Соловьевой, та игриво рассмеялась, прищурив свои большие коровьи глаза, и Сергей, обняв ее за талию, повлек за собой как единственную неоспоримую добычу сегодняшнего дня.

После обеда Хрузов беседовал с Нечаевым. Каждый четверг они запирались в актовом зале и обсуждали свои дела, наполняя просторное помещение грохочущими голосами. Женя оказался толковым в математике человеком, весьма восприимчивым к неожиданным поворотам мысли. Они далеко продвинулись в своем поиске, в основном за счет кропотливой работы стажера-исследователя. Хрузов только ронял идеи, а уж дальше развивал их Нечаев. Он шел вперед без боязни, решительно, как матадор, и это импонировало Хрузову. Федор глядел на его некрасивый, свернутый вбок нос, на азартно посверкивающие очки и одобрительно кивал. Наконец он прервал Женю.

— Так, все понятно. Тебе удалось доказать это свойство. Таким образом, мы пришли к некоторой минимаксной задаче на выпуклом множестве. Ну что ж, это уже результат! Остальное дело техники. Методов решения таких задач уйма…

— Да, но мы можем предложить свой, более простой! Если использовать особенности нашей матрицы, а именно, ее блочную структуру, мы сможем упростить задачу. К тому же нам удастся понизить размерность переменных…

— И в этом тоже что-то есть! Ты на правильном пути, Женя!

Разговор с Нечаевым привел Хрузова в состояние живительной просветленности. Он вышел из института с ощущением весеннего томления в теле. Щемящая горечь исчезла. Вечер был мягкий, тихий, погруженный в пасторальную дремоту. «Ах, как хорошо, — думал Хрузов, шагая по прямой безлюдной аллее, — как чудесно сегодня! Земля — самое подходящее место для человека. Хватит витать в облаках, хватит строить воздушные замки. Пора кончать с небожительством. Надо обстоятельно поговорить с Владимиром Марковичем, пусть не думает, что я его избегаю… Надо заняться хозяйством. Почему я самоустранился от быта? Сейчас же пойду в магазин и накуплю массу всяких продуктов. Пусть мама удивится. Но вначале позвоню Пыжовым и отменю занятие. Эдик, конечно, будет безумно рад… И вообще, надо прямо сказать Эльвире Георгиевне, что занятия занятиями, а экзамены Эдик будет сдавать без меня. А то черт знает что такое получается…»