Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Мы обе смеялись. Дремавший возчик в испуге поднимал голову, хватался за край телеги и своей длинной хворостиной раздраженно стегал по сухим костлявым спинам волов. Пурпурные ягоды санчид [5] Санчиды (тадж.) — фруктовые деревья. осыпались с деревьев прямо на телегу. Я собирала их, вытирала кончиком марлевого платка и, положив на ладонь, угощала возчика, а он отрицательно качал головой.

— Ты спишь, дочка?

— Нет.

«Бедная мама, волнуется из-за меня?»

— Скажи мне что-нибудь.

— Долго нам еще идти?

— Нет, мы уже почти дошли. Слезай, доченька, пройдись немного пешочком, дядя, наверное, очень устал.

— Кадыр, спусти меня вниз, я пойду сама, — попросила я.

— Здесь дорога каменистая, на ней много колючек, ты не сможешь идти.

— Смогу.

— Ты такая легкая! Если я даже всю жизнь буду носить тебя, все равно не устану.

— Всю жизнь ты меня носить не сможешь, ведь я вырасту и стану тяжелой.

Кадыр засмеялся так, как обычно смеются добродушные люди, потом остановился. Я медленно соскользнула с его спины на землю.

Мои ноги погрузились в мелкую, словно пудра, охлажденную придорожную пыль.

— Мама, где мы сейчас находимся?

— У моста.

— Значит, мы уже почти дошли до чинары Салима? Она видна отсюда?

— Смутно, до нее еще далековато.

Кадыр присел на корточки и снова посадил меня на спину. Мы двинулись в сторону чинары Салима, которую весной сожгла и развалила на части молния. Теперь из ее разбитого ствола вновь потянулся тоненький росток. Мама, конечно, не могла в кромешной темноте различить чинару.

Поблизости от чинары Салима росла осока, корни ее крепко держались за песок, желтый песок, который вся наша деревня использовала для ремонта внутренней части танура.

Один раз в год, прихватив мешок и тесак, мы с мамой тоже приходили сюда за песком. Тесаком разрыхляли песок под корнями осоки, ладонями, по горсточке, собирали его.

Хоть бы взрослые поговорили о чем-нибудь, но Кадыр и мама, как нарочно, молчали. Почему они между собой не разговаривают? — удивилась я. Ни разу не слышала, чтобы они друг у друга о чем-нибудь спрашивали.

Вот опять жгучая боль прорезала глаза, обожгла руки. Сейчас бы чашечку холодной воды! Сунуть бы руки в нее и намочить глаза…

Пришли мы домой в полночь: дорога была длинной и темной, по пути нам не встретилось ни одной машины, добирались пешком. Кадыр остановился у ворот и стал прощаться с нами. Мне не хотелось, чтобы он уходил, ведь была уже ночь, кругом темно. Мы не знали, в какой деревне он живет. Каково одному мимо кладбища проходить! Почему мама молчала?

— Мама!

— Да, доченька.

— Я не хочу, чтобы он уходил.

— Мне пора идти, — повторил Кадыр.

— Дома, наверное, будут беспокоиться? — спросила на всякий случай мама.

— Нет, но надо идти, уже поздно.

— Давайте зайдем в дом, — все-таки пригласила мама, — нехорошо на улице стоять.

Мы зашли. Кадыр держал меня за руку. Мама долго искала спички, потом зажгла лампу, в комнате, кажется, стало светло.

…Я была вся внимание, будто даже видела все.

Кадыр молча выпил пиалу чая, потом взял пачку своих сигарет, спички и поднялся, но вдруг, как рассказывала потом мама, его взгляд остановился на моих человечках, что стояли строем на подоконнике и смотрели на гостя. Мама наблюдала — что там привлекло его внимание? А он подошел к человечкам и заглянул им в глаза. Потом обвел взглядом комнату и весело сказал:

— До свидания, будьте счастливы!

Мама вышла проводить его.

Два следующих дня прошли для меня в полном мраке. Не знаю, что можно делать в кромешной темноте? Играть неинтересно, читать письма мамы нельзя. Сегодня все монтажники работали в нашем доме. Мне тоже не сиделось спокойно на месте, хотелось быть полезной кому-нибудь.

— Кадыр, что ты делаешь?

— Провод протягиваю.

— И над тануром тоже?

— И над тануром. Отойди подальше, а то на тебя насыплется грязь, — сказал он, отводя меня подальше от стены.

— Пойти завязать голову чем-нибудь, что ли?

— Нет, здесь много пыли, вся будешь как в муке.

— Тогда что же мне делать?

— Иди поиграй во дворе.

— Как же я буду играть, ведь глаза-то у меня завязаны!

— Если ты будешь отвлекать меня, то работа не продвинется, тогда не скоро к вам в дом проведем свет. А пока свет не загорится, и глазки твои не развяжем.

— Все, больше ни слова не скажу, рта не открою. — Медленно, на ощупь я пошла к двери.

— О, доченька ты моя, ручки-то уже разбинтовали тебе! — услышала со двора голос старика. — Иди смелее, до двери еще несколько шагов.