Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— А такое, что все — до поры до времени. И как подойдет оно, то время, про которое в песнях поют да в кино показывают, так сразу и бросаемся в этот омут, да еще с закрытыми глазами. — Клавдия сказала еще что-то, чего Вадим уже не расслышал. Говорила она лениво и устало, словно все уже знала наперед, а потом снова рассмеялась, словно выпустила свой раздольный голос на волю.

А что может быть между нами, думал он, напрягаясь под очередной охапкой и чувствуя, как ломкие колючие сенины сыплются на плечи, на руки и грудь, прилипают к потной коже, щекочут. Что может быть? То, что было уже не раз? То, что было уже не раз…

Вечером, когда завершили наконец высокую, как башня, скирду, Клавдия подошла к Вадиму, грубовато толкнула его в бок и сказала громко:

— А вилы, Валентина, вам парень поможет отнести.

Он шел, взвалив вилы на плечи, и смотрел, как играют на смуглой Галиной щеке розовые блики уходящего за лес солнца. Один раз он споткнулся о камень и чуть не упал, уронив при этом с одного плеча двое или трое вил. Шедшие впереди оглянулись; девушка буквально встрепенулась, шагнула к нему, но вдруг остановилась, не зная, как поступить дальше, а мать спросила, не помочь ли.

— Нет-нет, что вы! Я донесу. — В голосе его был почти испуг, он и сам почувствовал это и еще сильнее покраснел.

Галя тоже начала краснеть.

— Ну, гляди, — сказала бригадирка, и Вадим заметил, как она мельком взглянула на дочь.

Потом они свернули на другую улицу, дома здесь стояли реже, просторнее. Запахло бузиной и крапивой. Остановились возле калитки, с обеих сторон заросшей смородиной и георгинами. За калиткой угловатой глыбой чернел в поздних сумерках приземистый и, по всему видать, старый дом. Окна слепо поблескивали темными стеклами, отражая последние закатные отсветы и белесый некрашеный штакетник, и от этого дом казался нежилым, заброшенным.

— А бабушка, видно, Ночку к реке погнала, — сказала Галя тихим голосом; сказала она матери, а оглянулась на Вадима, стоявшего чуть поодаль.

Черенки вил давили Вадиму на плечо, он терпеливо ждал того момента, когда можно будет их сбросить на землю, чтобы наконец разогнуться, вздохнуть с облегчением и подумать о том, что вот и прошел этот трудный день, очень непохожий на другие дни, но, когда она заговорила, мельком взглянув на него через материно плечо, Вадим словно позабыл о тяжести и натруженном плече и готов был еще сколько угодно стоять так возле калитки и слушать, слушать ее голос и ждать ее взгляда. Ведь она оглянется, думал он, обязательно оглянется. Ну, оглянись, оглянись же, оглянись. Она оглянулась, повела долгим взглядом темных неторопливых глаз и — или это ему просто показалось в сумерках? — улыбнулась. Он вспомнил ее горячие руки, упершиеся ему в грудь. Ее слова. Голос. Он представил то, что может быть у них немного погодя, ведь все шло так, как он задумал и как было уже не раз. Если она улыбнулась, то какие могут быть сомнения? И все же он усомнился: а может, я слишком вульгарно понимаю и воспринимаю все, что происходит и что может произойти между нами? Но сомнение длилось всего несколько мгновений.

— Кидай их тут, окаянных, — сказала бригадирка и, не дожидаясь его, взяла трое вил с одного плеча, перекинула их через высокий штакетник; вилы звякнули и легко вошли в землю, отволгнувшую от выпавшей на ночь росы. — Все жилы за день вытянули.

То же самое он сделал с остальными.

— Галя.

— Что, ма?

Мать немного помолчала, видно, подбирала слова.

— Угости парня молоком.

— Нет-нет, что вы! Спасибо!

— Проходи, проходи, чего уж… Где смелый… Галя! Кружка большая под марлей!

— Найду!

Галя еще раз взглянула на него, словно сказала: «Ну, пойдем, что ли?» — повернулась и стала подниматься на крыльцо. Вадим шел следом. Ее платок, бледнея пятном, словно какой-то неведомый знак, маячил на черном фоне бревенчатой стены. Они поднялись на крыльцо, и Галя отворила дверь, которая при этом тягуче заскрипела и ударилась обо что-то железное. Он шагнул вслед за ней в прохладную черноту сенцев, будто в черный омут, и, перешагнув порог, коснулся плечом ее плеча; он почувствовал, как неслышные воды захлестнули его, сомкнулись над головой, как они затем беспрепятственно проникли в самую душу и объяли ее.

— Я сейчас. Подождите. — Она сказала это торопливо, испуганно, она почти вскрикнула, и Вадим вздрогнул и почувствовал себя соучастником чего-то такого, что вот-вот могло произойти или уже происходило.

Скрипнула и загремела под ногами половица, Вадим стоял замерев и ждал ее прикосновения или слов.