Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Тату! Вы всегда любили учительницу немецкого языка?

— Да! — молвил тесть с достоинством — вот, мол, не криводушничает, сознался с мужской откровенностью. Невысокий, поседевший, с немалыми залысинами, он казался сейчас чужим человеком, неизвестно почему напоминающим тестя.

— И бросит маму одну в пустом доме?.. И давно это у вас с Анной Викторовной?.. А может, захотелось пошутить?

— Нет, Дмитрий Иванович не шутит, — тихо сказала теща.

— И вы отпускаете?

— Ему будет лучше, когда уйдет… И мне.

— Долг сердца велит мне идти, — вымолвил тесть причудливую фразу, пожалуй, подготовленную загодя.

— А почему раньше молчал ваш долг сердца? — спросил зять.

— Видишь ли, мы этот вопрос решили с Тамарой Васильевной недавно, сразу и написали.

— Да не называйте вы маму… Тамарой Васильевной! — закричал Михайло, теряя власть над собой. Тесть от гнева затвердел взглядом, однако не закричал и не топнул ногой, а молчал с прощающим достоинством человека, который не опустится до грубой ссоры.

— Жаль, что мы так долго жили далеко от вас, — молвил зять. — У нас вы не наломали бы таких дров. Эге, под старость — и такие фокусы! А нам такие фокусы ни к чему.

— Какие фокусы? — побагровел тесть круглым лицом. — Вы, нынешняя молодежь, распущены, у вас беспринципность возведена в принцип!.. Долг сердца!..

— А не меняете ли вы долги сердца, как перчатки? А куда девался долг сердца к вашей жене? — И, заметив, что тонкослезый тесть вот-вот заплачет, встал из-за стола. — Все, молчу, что же могу посоветовать, когда все уже решено…

В саду словно бы парило недавней грозой, что ушла за горизонт, оставив острую тревогу в воздухе. Михайло хотел еще что-то язвительное сказать, но сдержался. Теща, застывшая сухими морщинками лица, собирала со стола посуду.

— Мы с Анной Викторовной так подружились за последний год, — сказала теща, — очень славная женщина, и я рада за Дмитрия Ивановича…

— Мама! — вскричал. — Что вы говорите!

Тесть взял на крыльце ореховую удочку и через яблоневый сад подался к заросшему аиром озерку за садом. Через некоторое время только лысина его вспыхивала на солнце где-то там, в седых ивняках.

— Мама, — спросил Михайло, — отец давно тронулся или недавно?

— Он совсем не тронулся, ты не понимаешь…

— Мама, вы в одну дуду с ним?!

— Михайло, отец не тронулся, как ты не понимаешь. У него всерьез…

— Всерьез? Да ему уже седьмой десяток гремит. Всерьез!

— Михайло, ты не знаешь его, хоть он и Зоин отец.

— Мама, вы защищаете его? — Михайлу показалось, что он начинает догадываться. — Или вы так охладели к нему, что вам все равно?

— Нет, не все равно.

Ну попробуй понять тещу и тестя, ошарашивших таким сюрпризом! Увядшая в движениях и теле, теща и ростом уменьшилась, словно с годами все глубже оседала в землю, как будто с возрастом становилась другой женщиной, лишь отдаленно напоминавшей молодую тещу. Так же и образ тестя не хотел совмещаться с этим пожилым мужчиной со сдавленным голосом, едва напоминавшим прежний тестев голос. И усадьба казалась не такой, как еще недавно, и кирпичный дом, крытый железом, будто в прошлое отодвинулся, оставался в прожитом, почужел… Пока учились в институте и устраивались на работу в городе, пока рожали детей и выбивали квартиру, изредка наведываясь в село, Зоины мать-отец жили отдельной жизнью, которая все отдалялась от их жизни, и теперь были тщетными любые усилия приблизиться, понять, ощутить ту неразрывность и неразделимость семейной жизни, которые когда-то остро ощущались.

Но ведь звали не его, звали Зою, она бы не стала перечить отцу и матери, она бы прониклась деликатностью ситуации, потому что уродилась не в кого-то, а в своих отца и мать.

— Зоя говорила, что у Анны Викторовны есть и сын, и дочка…

— Сын и дочь не возражают, — сказала теща.

— Кем же они будут приходиться Зое? Братом и сестрой?

— Видишь, как неожиданно разбогатела твоя жена на брата и сестру!

— А им повезло на Зою, так?

— Нет повода возражать, Михайло. Они от Анны Викторовны отделились семьями, живут мирно, по теперешним временам…

Михайло встал под расцветшей липой, оперся спиною о ствол. Между листьями порхали пестрые бабочки, на желтой кипени цвета гудели пчелы и копошились мурашки. Казалось, эта старая липа гудела так не только в прошлом или позапрошлом году, а всегда, и будет играть пчелами и мурашками даже тогда, когда не придется больше наведываться в село… Наблюдая за тещей, сновавшей по саду, чувствовал какую-то острую вину перед нею, но в чем он провинился? В том, что тесть так неожиданно задумал перейти к Анне Викторовне? Черт-те что, ну бесятся молодые, им уж самой молодостью велено беситься, но — человеку в годах? Да еще когда этот человек в годах — твой тесть?! Нет, нельзя стоять вот так с опущенными руками, следует все-таки привести старика в чувство всем на пользу. Вишь, ловит рыбу, а рыба не ловится в колдобине. Нужно пойти и поговорить по-мужски. Мол, мужчина всегда мужчина, ха-ха, иногда просто грех пройти мимо женщины, и вы, Дмитрий Иванович, не прошли просто так мимо Анны Викторовны, пусть бы и оставалось все шито-крыто, зачем молва на все село, насмешки да издевки. К примеру, взять меня. Держу вашу Зою, у нас двое детей, у Зои приличный заработок в заводской лаборатории, у меня — приличная зарплата в школе. И третий год встречаюсь с Люсей, она в аптеке работает, всегда чистенькая, беспечная, всегда дефицитные таблетки и микстуры не только для своей семьи, но и для знакомых. Люся не бежит к своему мужу похваляться таким любовником, как я, и я не бегу к своей Зое хвалиться Люсей, хотя каждый на моем месте похвалился бы! Всем хорошо, всем удобно, у каждого цела семья, у каждого — неподмоченная репутация. И Люся такая не одна, и я такой не один, много таких, что с толком да с умом… Ха-ха, у Люси муж — рыболов, в выходные или на праздники всегда на реке или на озере, иногда и меня прихватывает половить рыбку, мы приятели, ха-ха, по-доброму, ибо чего же враждовать?..